Ирина Борисова - Разве бывают такие груши (рассказы)

На открытке была стриженая лужайка без дорожек, с урной под круглым деревом. Письмо начиналось: "Дорогая мадам...", а в конце были "Искренне Ваш... и самые добрые пожелания". Автор письма был абстракцией, я мало думала о нем, но мысль о том, что у меня, может быть, есть время прожить там еще одну, совсем другую жизнь, выучить новое и забыть то, что здесь так хорошо известно, захлестнула меня с потрохами.

Я ответила на открытку, но больше писем не приходило. А вскоре у меня появилась новая привычка - из газет и разговоров я выбирала самые ужасы, отражающие невыносимость здешней жизни, и с упоением пересказывала их налево-направо. И однажды я поняла, что этим я доказываю себе необходимость отъезда.

И скоро я не могла уже помышлять ни о чем другом, я лихорадочно соображала, как лучше все устроить, я решила продать комнату, чтобы уехать с какими-то деньгами. Узнав об этом, брат, забыв про обретенную набожность, кричал и обзывал меня выжившей из ума старой девой, Марина стояла рядом, поджав губы. Брат и Марина вскоре объединились с его бывшей женой, прописали в квартиру племянников и подали на меня в суд. Придя на заседание и увидев, как они всем кланом сидят на скамье и с одинаковой ненавистью на меня смотрят, я решила плюнуть на комнату, и чтобы только скорее их всех не видеть, уехать без денег и наняться там поначалу в прислуги.

В аэропорт меня никто не провожал: в комнате брата все как вымерло, с племянниками я давно не общалась, а моя подруга в эту ночь играла в казино ее пьяный муж сбросил с балкона двухпудовую гирю на заехавшую на газон иномарку. 1995

Мы пока что гадаем о старости...

Мы пока что гадаем о старости. Старость - это, наверное, когда жизнь воспринимается завершенной, как колечко в футлярчике, можно открыть, рассматривать и любоваться, и разве только чуть-чуть подшлифовать, а больше ничего не прибавить и не убавить. Старость - это свои, понятные только ровесникам заботы, скажем, носить всегда в кармане военное пенсионное удостоверение, чтобы, если упал, повезли не куда-то, а в госпиталь (и тут же пример: вот такой-то упал, и повезли!). Старость - это привычка уже не очень врубаться, не лезть особенно со своим суждением, или, наоборот, лезть ко всем подряд, пропагандируя универсальную эвкалиптовую настойку, а, увидев восточный фильм, где старик-аксакал побил палкой здоровенного толстого сына, пересказывать его, с робкой гордостью повторяя: "Там старик - это не у нас старик!"

Старость - это сугубая проза с выискиванием картошки не по тысяче триста, а по тысяче двести пятьдесят, с варкой кашки и торжественным и медленным ее поеданием, с нетерпеливым жестом нетвердой руки, протянутой к "Санкт-Петербургским ведомостям", с внимательным изучением телевизионной программы. Старость - это упорство, длиннющие паузы между словами, когда ты присел рядом, и надо бежать в двадцать мест, а приходится выслушивать, как эти слова через пять минут, может, и выстроятся во фразу, а потом, скороговоркой ответив, ждать еще, чтобы усвоилось и чтобы еще сложилась реплика, и, о боже, ждать, когда выстроится и следующая. Старость - это, когда просят: "Приходи, надо обсудить, поговорить...", а в ответ - только нетерпеливый кивок, и ясно, что не нуждаются, сами знают, и только терпят, переминаются, готовые сорваться и лететь в свою какую-то чепуху. Старость это перманентная ругань на тех, кто разорил и продал Россию, изумленный взгляд, устремленный на крошечную, блестящую, стоимостью в две пенсии, коробочку, это универсамская корзинка с четвертинкой круглого и бубликом.

Старость - это скука, противный запах лекарств, разговоры о болезнях, раздраженное переспрашивание, очередь в поликлинике, перепалка: "Всем только спросить, а я уже шесть часов...", медленное поднимание по лестнице рука об руку, побелевшие костяшки на пальцах, упирающихся в перила.

Старость - это стопроцентная серьезность, долгие телефонные поучения, что делают все не то, и не так воспитывают детей.

Старость - это бесплатный "Икарус" от метро Приморская до Горжилагентства, склока, устроенная пенсионерами из-за пятиминутного опоздания, стремление доказать, что уж здесь, в этом дармовом "Икарусе" главные люди - они, подспудная уверенность в своей второсортности и ненужности во всех других местах, вне автобусной халявы.

А потом мы начинаем фантазировать, выдумывать небеса и реинкарнацию, потому что хрустит ледяное крошево, комнаты пусты, кровати застелены, молчат телефоны.

Впереди не мельтешат уже ничьи спины, и старость становится будущим.