Вальдемар Вебер - За заборами

- Ну ладно, идите! Будем выносить ваше поведение на собрание редакции, сказал он со вздохом.

Делать этого ему не пришлось. На следующий день я подал заявление об уходе.

Прошло несколько лет. Как-то с друзьями мы зашли в ночной ресторан Дома актера. За одним из столов я узнал Власенко, постаревшего и пьяного. Он тоже узнал меня, сверкнул зубами и воскликнул:

- А, гастролер! Тебя еще земля носит?

- Да, как видите.

Я подсел к его столу.

- Странно, по логике вещей ты должен был бы давно пропасть, а ты вон процветаешь, по ресторанам шастаешь... - Он глядел на меня с пьяным удивлением.

Я слышал от кого-то, что с радио его выгнали - за кем-то не усмотрел, что подвизается в театре Советской Армии, что спился. Он начал жаловаться на людскую неблагодарность, имея в виду начальство, и вдруг, посмотрев на меня в упор, сказал:

- Я же тогда понял, что ты ко мне подослан, только не сразу, не сразу понял, старый дурак. В наше время у нас другой стиль был. Таких, как ты, чокнутых, к нам тогда не брали. Выпить хочешь?

Я отказался. Он налил себе полную рюмку и залпом выпил. Голова его медленно опустилась на грудь. Казалось, он заснул. Но уже через мгновенье резко вскинул голову и громко, со стоном прохрипел:

- Ой, Вовка, и много же я вашего брата похерил!

- Нашего брата?

- Немчуры вашей волжской, ох, и сколько же я их подавил, фашистов этих в сорок втором! Под началом были они у меня. В стройбате... на Урале... Во, смотри!

Он кивнул на орденские планки на пиджаке:

- Ты думаешь, я их на фронте заслужил, да я там ни разу и не был. Это я за трудармию заработал. Ох, и дохли же они у меня! Приказ был: оставить в живых половину...

Язык у него стал заплетаться.

- Ты думаешь, почему я к тебе так по-людски отнесся - немца на работу в центральный орган массовой информации взял! - как к родному отнесся, думаешь, почему? Да потому, что время уже было мирное, а в мирное время по-людски надо, по-хорошему... Я ж к тебе тогда почти как к родному, а ты!

И он кисло и зло улыбнулся, не раскрывая рта. Голова его повалилась на стол, улыбка еще какое-то время продолжала блуждать на бесцветных губах. Через минуту он захрапел.

Почему я долго сплю

Придя к власти, Андропов принялся перевоспитывать народ. Народ распустился. Чиновники разных ведомств отлучались с работы, когда заблагорассудится. Ходили по магазинам, в баню, к любовницам. По стране свирепствовали дневные облавы. Я нигде не служил, жил на окраине, в Дегунине, работал дома. Однажды днем поехал в центр города. Недалеко от Белорусского вокзала, где я покупал пиво, ко мне подошли два милиционера, попросили предъявить паспорт и назвать профессию. Я сказал, что паспорта с собой не ношу, что по профессии литератор.

- Тогда покажите писательское удостоверение.

Такового у меня тоже не было, я был тогда всего лишь членом профкома литераторов при одном издательстве.

- Ха, ха, ха, - заржал один из милиционеров. - Пиво выдается только членам профсоюза, - процитировал он. - Сейчас проверим, кто вы, тунеядец или со службы сбежали опохмеляться.

В отделении меня усадили заполнять анкету, а сами стали куда-то звонить, выяснять данные. У нас в профкоме телефон, как на зло, не откликался.

- Что вы в такой час, когда вся страна трудится, делаете на улицах города?

- Шляюсь.

- Если вы писатель, то сидите дома и пишите.

- Нет вдохновения, - посетовал я. - К тому же я только полчаса, как встал. Я поздно встаю.

Капитан вынул чистый лист бумаги и приказал:

- Вот садитесь и пишите, почему так долго спите, в то время как советские люди уже давно на рабочем посту. Пока не объясните, не отпустим.

- А можно в стихах?

- Валяй!

Я сел и написал:

Объяснительная записка капитану К. Пришлому

от москвича В. Вебера,

почему последний предпочитает спать долго.

Чтобы продлилась жизнь моя, мне нужно, чтобы утром мне кто-нибудь улыбнулся, все равно кто, девушка или старуха. Но губы прохожих по утрам закрыты, как лепестки цветов, нуждающихся в большом количестве солнца. А так как оно у нас встает поздно, я стараюсь поспать чуточку дольше него.

Капитан прочитал и сказал:

- А говорил, в стихах напишешь! А это где - у нас, в Дегунине или в России?

Я подумал и ответил:

- В Дегунине.

- То-то же! - улыбнулся капитан и отпустил меня.

Объяснение мое вместе с анкетой аккуратно подколол в папку.

Резолюция

В начале семидесятых я еще предпринимал попытки напечататься. Посылал стихи в редакции и маститым писателям. Поэт Антокольский откликнулся теплым письмом. Мудрый Павел Григорьевич спрашивал в конце письма, кто я: еврей, немец или латыш. Ему, мол, важно знать это не как чиновнику паспортного стола, а чтобы лучше понять меня как поэта. Стихи мои он по каким-то своим соображениям рекомендовал издательству "Молодая гвардия".