Вальдемар Вебер: «101–й километр, далее везде».

Вальдемар Вениаминович Вебер родился в 1944 году в Западной Сибири в семье российских немцев. Окончил Московский институт иностранных языков. Пишет на русском и немецком. Проза и поэзия выходила в журналах «Знамя», «НМ», «ДиН», «Крещатик», «Арион», «Простор», «Иностранная литература», а также в немецких и австрийских литературных журналах. Автор нескольких книг стиховорений на русском и немецком. Переводил с немецкого и нидерландского. В!970–1990–е годы — составитель ряда известных антологий немецкоязычной поэзии. В 1990–1992 годах руководил семинаром художественного перевода в Литературном институте. Живет в Германии. Основал в Аугсбурге издательства «Waldemar Weber Verlag» и «Verlag an der Wertach».

Я рос в маленьком среднерусском городке, невзрачном, как пыльный камень у обочины. Таких фабричных городков и поселков, как наше Карабаново, по России, особенно на Владимирщине, разбросано несметно, и если в былые времена о каком — нибудь из них было известно что — то особенное, например, что разводят в нем неподражаемые огурчики и поставляют их даже на царский стол, то к периоду нашего в нем проживания огурчики куда — то уже подевались, и никто не мог сказать, чем один город или поселок отличается от другого. В одном производили сатин, в другом ситец. А с такого — то года в первом ситец, а во втором сатин. Ну а что до ситца — то было, до огурчиков? Рыться в местной библиотеке не имело смысла, спрашивать местных жителей, и тем более учителей, тоже. Для большинства история города началась 1 мая 1923 года, когда собрание ячейки РКП(б) фабрики имени Третьего Интернационала постановило зачислить В. И. Ленина почетным ткачом на фабрику и причитающееся ему жалованье отчислять на улучшение питания местного детского дома. Прошлое заросло лебедой, крапивой. Да и было ли оно, это прошлое? Старики только и могли рассказать, что пряли, ткали, красили, рыбу ловили, глухарей стреляли. Ягоды много было. Грибов завались. Водка дешевая. И что ткачихи работали всего на двух — трех станках, не как наши стахановки — сразу на сорока. Руины церквей и монастырских построек, в которых теперь располагались профсоюзные пансионаты горняков и моряков, чем — то реальным никто не воспринимал. Мимо них текла речка Серая, ее берега были нашим настоящим. Мы глядели в ее неглубокие воды, не задумываясь над тем, что у каждой речки есть свой исток и свое устье. Задуматься заставил меня Константин Батюшков, да, да тот самый бедный допушкинский, про которого сегодня только и знают, что из уст профессора Серебрякова, героя «Дяди Вани». Снимаю как — то с полки Батюшкова, открываю, по обыкновению, на середине и вдруг читаю:

Телец упитанный у нас, О ты, болван болванов, Хвала тебе, хвала сто раз, Раздутый Карабанов!

Это из балладо — эпико — лиро — комико — эпизодического гимна «Певец, или Певцы в беседе славено — россов». Существовали когда — то такие «Беседы», на которых тон задавал граф Хвостов. Это про них написана крыловская «Демьянова уха», предполагают, что как раз про Карабанова и написана. Подумалось: а может быть, имеет сей писака какое — то отношение к нашему захолустью? Многое разузнал я про этого Карабанова, Петра Матвеевича: и про то, что офицером он был, и что секретными делами у Потемкина в турецкие войны занимался, и что архивами руководил, а в свободные от службы часы пописывал и необычайно был плодовит. Подражания Шекспиру писал, оды, сказки, идиллии, басни, песни, романсы, тексты для хора, либретто, стихотворные повести, сатиры, шутки, матерные прибаутки, и он мастерским «датским» поэтом был, то есть умел писать стихи на случай, к дате, — кстати, именно тогда, во Хвостова и Карабанова времена, и возникло это понятие, прежде таких поэтов величали «именинными». Видимо, и переводчиком Карабанов был изрядным: заслужил похвалу Вяземского за перевод трагедии «Альзира» Вольтера и удостоился за тот же перевод злой эпиграммы Крылова. И вот от всего этого многообразия остались у мира в памяти лишь песня «Гренадеры — молодцы» да «Искренность пастушки», которую поют в «Пиковой даме», от сорока лет бесконечного писания — всего две пьески! Да разве ж это мало, возразите вы, — от других вообще ничего не осталось, а тут целых две вещи, к одной из которых сам Петр Ильич руку приложил. Ко всему вышесказанному надо прибавить, что ниву литературы Петр Матвеевич возделывал не только посредством пера: среди прочих своих детей произвел на свет дочь Феодосию, в свою очередь родившую писателя Константина Леонтьева, ставившего свою предрасположенность к литературным занятиям в заслугу деду и всю жизнь восхищавшегося его характером и темпераментом, в котором сочеталось «нечто тонкое, версальское » со «свирепым и необузданным азиатством».