Вальдемар Вебер - За заборами

Окончив школу, я уехал из моего города и никогда туда не возвращался. "Зазаборный" метод познания действительности я сохранил на всю жизнь. В городах, где я жил, мне были больше знакомы тупики и переулки, чем центральные площади и магистрали. Попадая на главную улицу, старался как можно быстрее свернуть в переулок. И если я изменял своему принципу, со мной случались нелепые и неприятные истории.

Перенеслось это и на восприятие отдельных личностей и явлений. Меньше всего меня интересует прямая жизни, гораздо интереснее ее кривая, в книгах и в разговорах - гораздо занимательнее отступления. Я прощаю людям, когда они обрывают фразу, полагая, что и так все ясно, когда отвлекаются на частности. Мне всегда хочется остановиться в самом напряженном месте детектива, узнать о герое что-нибудь второстепенное, необязательное. Но так как это противоречит законам жанра, детективов я не читаю.

Первый класс

Когда учительница улыбалась, обнажались десны цвета клубничного желе. Когда она сердилась и кричала, они становились фиолетовыми, как чернила.

Я втягивал плечи и старался не смотреть ей в глаза. Чувствовал, что она пытается поймать мой взгляд, начинал ерзать, теребил тетради, бесцельно рылся в парте. Еще секунда, и у нее на шее вспыхнут крапивные пятна, она провизжит мою фамилию, и мне придется взглянуть на нее, на ее налитые чернилами десны. Она заметит у меня на лице брезгливое выражение, начнет кричать еще громче и, пока не выкричится, не успокоится.

За несколько недель хождения в школу я привык к ее крику, у меня уже не кружится, как вначале, голова, лишь появляется тошнота, с которой я легко справляюсь.

Сегодня она возмущена тем, что я не постригся наголо, как это было предписано в первые годы после войны всем мальчикам начальных классов, а оставил на лбу маленькую челку.

- Останься после уроков, - приказала учительница.

Я думал, что она будет меня стричь огромными канцелярскими ножницами, всегда лежавшими у нее на столе.

Она строго спросила:

- Ты почему так постригся?

- Мне же не в армию!

- Ты уже сейчас должен готовиться стать солдатом.

- Папа говорит, что войны больше никогда не будет. Я не хочу быть солдатом.

- Что ты такое говоришь! Ты же немец, а немец всегда хочет быть солдатом. Может, ты не хочешь быть русским солдатом?

Я молчал.

- И кто тебе такое внушает? Отец, мать, братья?..

У нее в голосе появились высокие нотки; я знал, она вот-вот перейдет на крик, и весь сконцентрировался на вырезе ее платья, на большом крапивном пятне, наблюдая, как оно темнеет.

Через неделю родители перевели меня в другую школу. Новая учительница жила в квартире при школе, у нее был свой огород и хозяйство. Задав нам урок, она убегала покормить то кур, то корову. Часто возвращалась в класс, не сняв фартука. Меня она называла вихрастиком и заставляла декламировать стихи из отрывного календаря.

Гагурин

В нашем двенадцатиквартирном доме поселился новый жилец Гагурин. Лицо у него было круглое и безбровое. Он работал в милиции, и ему разрешалось носить наган. Когда он напивался, то бегал по двору в майке, размахивал наганом, кричал, что он ворошиловский стрелок и всех нас ликвидирует. Всерьез никто угроз не принимал, все знали, что наган не заряжен.

Как он попал в наш город и откуда, никто не знал. Говорили, что служил после войны в Польше, где и научился целовать женщинам ручки. Это у него неплохо получалось, в остальном же его жизненная философия исчерпывалась фразой, которую он любил повторять, наставляя нас, подростков: чтобы бабы давали, мужик должен мужиком пахнуть - табаком, водкой и пo'том.

Глуховатой Клавдии Лазаревне Грановской, жившей под нами и Гагурина панически боявшейся, он каждый раз, повстречав ее на лестнице, кричал в ухо:

- Как! Вы все еще здесь? А я думал, вы уже в Биробиджане!

Однажды ему взбрело в голову проверить жильцов на благонадежность. У некоторых обитателей дома были весьма экзотические для наших мест фамилии. В соседнем с нами подъезде, например, жил маленький невзрачный агроном по фамилии Донауэр, говоривший с крутым владимирским оканьем. Вырос он в интернате, родителей не помнил, объяснить происхождение своей фамилии затруднялся. Гагурину она напоминала вражеские имена тех времен: Эйзенхауэр, Аденауэр... Он расспрашивал жильцов, с кем Донауэр встречается, у кого бывает, почему так часто и подолгу пропадает в командировках.

Жена Донауэра, Машка, крупная томная баба, в отсутствие мужа ему вовсю изменяла. Стал бегать к ней и Гагурин. Гагуринской жене доложили, она расцарапала Машке лицо, но потом все улеглось, Гагурин сумел убедить супругу, что действовал по заданию.