Борис Лазаревский - Бедняки

Однажды, получив от Сергея письмо, в котором он жаловался на тяжесть военной дисциплины и нравственное одиночество, Бережнов сказал Соне:

— Пропал Серёжка. С его характером служить в военной службе — всё равно, что, не умея плавать, затеять переплыть широкую реку. Ответит кому-нибудь дерзостью, и готово, — под суд, а другим и горя мало будет.

Соня испуганно посмотрела и опустила голову.

— Простите за нескромный вопрос, — продолжал Бережнов, — ведь вы так умели влиять на Сергея, отчего вы не уговорили его остаться в гимназии?

Глаза Сони как будто потускнели.

— Вы ошибаетесь, вы ошибаетесь, — произнесла она, — я не имела на него ровно никакого влияния, да мы с ним никогда и не говорили об этом. Но вы увидите, — он не пропадёт нигде, я знаю…

Несколько кварталов прошли совсем молча.

Соня ещё ниже опустила голову. Она вспоминала прошлое лето и горячие поцелуи Сергея. Особенно ясно представилось ей последнее свиданье, ранней весной, в роще, возле кадетского корпуса. Тогда она ушла из дому, совсем вечером, не спросясь, и, если 6ы ей сказали, что по возвращении мать её убьёт, она всё равно пошла бы. В роще было темно, пахло сырой древесной корой и лесными цветами. Бесконечно трещали кузнечики.

Сергей молчал и гладил её руку своей шероховатой ладонью. Потом слышно было, как в огромном здании корпуса пробил барабан, а ещё через несколько минут, мужской, должно быть, очень большой хор запел:

Когда голоса смолкли, снова трещали кузнечики, но как будто тише. Вернулись домой только около двенадцати часов ночи. И тогда казалось странным и ненужным говорить о том, будет ли она его также любить, если он станет юнкером или, окончив гимназию, пойдёт в университет, точно так же, как и о том, сколько времени она могла бы ждать, пока им можно будет жениться. О другом тогда не думалось.

Соня мысленно представила себе Серёжу, улыбнулась и, подняв голову, сказала Бережнову:

— Знаете, он прислал мне свою фотографию. Как ему идёт кавалерийская форма.

Эта фраза разозлила Бережнова, ему захотелось плюнуть и ответить:

— А как к нему будет идти арестантский халат, когда за какую-нибудь выходку его осудят на каторгу! — но он сдержался и не сказал ничего, а, пройдя ещё несколько шагов, снял фуражку и попрощался.

С этих пор он стал избегать встречаться с Соней.

Грустных и длинных писем от Припасова больше не получалось. Приходили только иногда хорошенькие открытки с не совсем приличными картинками. На последней из них было написано: «Выеду в начале двадцатых чисел, скоро увидимся».

Бережнов ждал Сергея в сочельник, потом на первый день праздника и на Новый год, но его не было.

Больше всего о Сергее можно было узнать от Сони, и Бережнов каждый день собирался пойти к ней, но, представив себе мысленно спокойное, почти холодное выражение её личика, и тон, которым она будет говорить о Сергее, сейчас же откладывал своё намерение.

Третьего января день выдался тёплый и солнечный… Сильно таяло, но на главной улице было много катающихся. Часто слышались щёлканье подков засекавшегося от быстрого бега рысака и неприятный звук полозьев о камни мостовой.

Бережнов шёл в библиотеку переменить книгу и думал о том, успеет ли он до Пасхи повторить весь гимназический курс по математике. Когда он переходил через улицу, в нескольких шагах пролетел щёгольской козырёк с прижавшимися друг к другу дамой и военным. Ни лиц, ни костюмов Бережнов, по близорукости, не рассмотрел, но почему-то не сомневался, что это были Соня и Серёжа Припасов. Он ещё раз посмотрел в ту сторону. Видна была только голубая сетка, прикрывавшая рысака, и отчётливо слышался звук ударявшихся о передок комьев мокрого снега: ща, ща, ща…

Бережнов пошёл своей дорогой. Вечером, когда он лежал у себя на диванчике и читал, в следующей комнате послышался звон шпор, а затем вошёл улыбающийся и раскрасневшийся от мороза Сергей.

Бережнов прищурился, вскочил с дивана и засопел от волнения. Они поцеловались. От Припасова пахло немного вином, холодом и любимыми Сониными духами.

Первые минуты разговор не клеился.

Бережнов рассматривал приятеля и нашёл, что он растолстел и похорошел. Малиновый верх кивера шёл к его смуглому цвету лица и чёрным усам. Припасов почувствовал этот взгляд, снял кивер и, встряхнув его, сказал:

— А на дворе опять снег!

Потом, не снимая шинели, и чуть прихрамывая, и звеня шпорами, заходил взад и вперёд по комнате. Этот здоровый, коротко остриженный юнкер был мало похож на прежнего бледного, всегда носившего длинные волосы Серёжу. Прежним остались только карие, добрые, немного беспокойные глаза.