Борис Лазаревский - Сирэн

В одиннадцать часов вечера в квартире судебного следователя Робустова все домашние уже спали. Сам он, с папироской в зубах, сидел в кабинете и, нагнувшись над письменным столом, заканчивал длинное постановление. Потихоньку чикали часы, и слышно было, как в соседней комнате храпела нянька. Дописав один полулист, Робустов оставил его сохнуть, а сам встал и так потянулся, что в спине у него что-то хрустнуло.

«Накурил я сильно, а это вредно», — подумал он, подошёл к окну и отворил его. Повеяло ночною осеннею свежестью и недавно шедшим дождём. На голубоватом, матовом, точно обтянутом мокрой кисеёй, небе не мерцали звёзды, и белело только одно светлое место там, где спряталась луна. Маленький безуездный городок притих. Залаяли где-то собаки и лаяли долго, ожесточённо, с подвизгиванием. Потом с левой стороны улицы послышались отчётливые солдатские шаги и у самых ворот вдруг смолкли.

Робустов лёг боком на подоконник, посмотрел на улицу и, увидав человеческую фигуру, спросил:

— А кто там?

— Телеграмма следователю.

— Хорошо. Сейчас. Зайдите с парадного.

«Господи Боже мой, — мало того, что за одну неделю поступило восемнадцать дел, ещё и ночью не дают жить. Вероятно, от исправника о задержании Сазонова»… — думал он, спускаясь по тёмным ступенькам к двери. Взяв телеграмму, он расписался в получении её, отдал расписку и снова вернулся в кабинет. Телеграмма была не от исправника, а из Петербурга от дяди, и в ней было напечатано: «Вчера состоялся приказ о назначении твоём, как хотел, товарищем прокурора. Поздравляю, Лавровский». Робустов прочёл ещё раз, улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Потом встал, прошёлся несколько раз по комнате и, ступая на цыпочках, приотворил дверь в спальную. Жена его Мария Николаевна спала, свернувшись калачиком на кровати, укрытая до самого подбородка плюшевым одеялом, и мерно дышала. В другой маленькой кроватке сопел трёхлетний их сын Володя. На умывальнике мигал, в зелёном стаканчике, огонёк лампадки. Было очень тепло. Робустов подошёл к жене, положил ей руку на плечо и тихо окликнул:

— Маруся, а, Маруся…

— Что? Папиросы там в верхнем ящике.

— Да я не о папиросах. Мы назначены в губернский город на Кавказ… Товарищем прокурора.

Мария Николаевна открыла глаза, поднялась и села. Одеяло спало у неё с плеча.

— Ну, что же, поедем, — сказала она и сонно улыбнулась.

— Ты рада?

— Да, конечно. Только переезд, хлопоты, потом наём квартиры…

— Ну, это пустяки.

— Тебе всё пустяки. Ты знаешь, у меня всё время ныл зуб, и меня знобит.

Она снова укуталась в одеяло и легла.

— Что ты! Здесь чуть ли не двадцать градусов. Это значит у тебя лихорадочное состояние, нужно опять принять антифебрину.

— Да, а вот, говорят, на Кавказе такие лихорадки, что и умереть можно.

— Ну, спи.

Робустов поцеловал жену сначала в губы, потом в лоб и вышел. Постановления он уже дописать не мог, а лёг на тахту и долго думал. Будущее представлялось интересным и счастливым. Во-первых, ему ещё нет и тридцати лет, а он уже назначен товарищем прокурора, значит, служба идёт и будет идти хорошо, а не так, как у большинства товарищей, которые ещё сидят кандидатами. Во-вторых, они выедут из этого ужасного местечка, в котором невозможно даже собрать четырёх партнёров в винт, и где местное почтовое отделение безо всякого затруднения доставляет иногородние письма с адресом: «Хвотию Хвотиевичу».

В городе же они абонируются в библиотеке, станут посещать театр, и их жизнь хоть чем-нибудь будет отличаться от жизни семьи станового пристава, выслужившегося из фельдфебелей.

Природа на Кавказе величественная, и типы интересные. Наконец, жизнь в губернском городе заставит Марусю хоть немного больше следить за туалетом, подымет её интересы, которые теперь все сосредоточиваются на детской, на еде и на разговорах о том, повенчан или не повенчан доктор с той женщиной, с которой приехал.

«Удивительно, как быстро наши барышни опускаются после замужества, — думал Робустов. — Всего шесть лет назад Маруся была изящнейшим созданием. Была вдумчивой, отзывчивой на все беды окружающих людей, отлично пела и считалась среди своих соучениц по выпуску самой развитой. А теперь… Красота, правда, ещё сохранилась, хотя вся фигура и расплылась, но подвижности, интереса к книгам, весёлого смеха, — всего этого уже нет. Целуется точно по обязанности. Со дня рождения Ксенечки, которой уже скоро пойдёт одиннадцатый месяц, Маруся, кажется, не надевала никакого другого платья, кроме блузы. Ничто её не интересует, и сегодняшней телеграмме даже не рада. Выписали для какого-то чёрта журнал, и все восемь книжек, полученные до сих пор, лежат не разрезанными. Сам я тоже ничего не читаю. Но у меня же нет ни одной секунды свободного времени. То я допрашиваю, то я в отъезде, то я так устаю, что могу только лежать и курить».