Борис Лазаревский - Сирэн

— Скажите, пожалуйста, что значит и на каком это языке слово чэ? — спросил Робустов чиновника.

— Чэ — по-армянски — значит нет, это отрицание, а что?

— Так, я слышал на одной из станций, — и Робустов не мог себе объяснить, зачем он солгал.

Немец вынул фотографический аппарат, а потом целый ряд портретов своей жены и принялся их рассматривать. Узнав, что Робустов также в первый раз в жизни расстался с женой, он сделал грустное лицо и выразил своё глубокое сочувствие.

Около полудня подъезжали к Ростову и решили завтракать за одним столом. Выходя из вагона, Робустов догнал в дверях ту самую девушку, которую видел утром, и сильно покраснел. Одета она была элегантно и просто, без ярких цветов в костюме. На вид ей было лет восемнадцать и шла она под руку с пожилой дамой, вероятно, с матерью. Он посторонился и пошёл вслед за ними, а в зале забыл, что обещал немцу и чиновнику сесть вместе, и сел так, что хорошенькая армяночка и её мать очутились против. Армяночка ела рыбу, потом пила кофе, щурилась, улыбалась и весело болтала с матерью. Робустов спросил себе бифштекс, но не успел его съесть, хотя поезд стоял около получаса.

Как снова поехали, мать и дочь ушли в купе. Робустов попробовал возобновить разговор с немцем и с чиновником, но с ними ему скоро стало скучно. Он лёг на диван и незаметно заснул. Вагон мерно покачивался, гудел и убаюкивал. Когда Робустов открыл глаза, уже горело электричество. Настоящая ночь ещё не наступила. Только облака сгустились и стали тёмно-лиловыми, а под ними протянулась через весь горизонт ярко-оранжевая полоса.

Он причесался, застегнул на все пуговицы тужурку и стал в коридорчике возле открытого окна.

Веяло степью и теплом.

Сбоку прошумела юбка, и к следующему окну подошла армяночка. Пришёл чиновник и заговорил с нею по-армянски, а потом с Робустовым — по-русски, и разговор стал общим. Говорили о том, как менее утомительно проехать в Кутаис: по Военно-Грузинской или по железной дороге, через станцию «Баладжары». Чиновник постоял ещё несколько минут и вернулся в своё отделение, а Робустов прислонился к стене и продолжал разговаривать с девушкой. Он узнал, что она — армянка, выросла и окончила гимназию в одном из больших городов Кавказа. Её отец, нефтепромышленник, остался по делам в Париже, а они с матерью возвращаются оттуда домой, потому что устали и соскучились за границей.

— Разве на Кавказе лучше, чем во Франции? — спросил Робустов.

Она едва заметно дёрнула нижней губкой и, на минуту высунув голову в окно, ответила оттуда:

— Для меня лучше.

— Вы одна дочь у матери?

— Одна. Почему вы так думаете?

— Потому что видел, с какою заботливостью она относится к вам, это по её глазам видно.

— Да, она меня любит, у меня славная мама.

— Как ваше имя? — спросил он опять.

— А вам зачем?

— Так, интересуюсь, потому что не знаю кавказских… — он почему-то постеснялся сказать армянских, — имён.

— Сирэн.

— Как?

— Си-рэн… Настоящее моё имя, впрочем, Сирануш, а Сирэн — это уменьшительное, так меня зовут дома. Вот как у русских, например, есть имя Екатерина, а зовут Катя…

— Теперь понял, — сказал Робустов, достал из бокового кармана маленькую книжку и записал в ней: «Сирэн».

— Зачем вы записываете?

— Так, на память, это имя очень красиво звучит. А как ваше отчество и фамилия?

— Да зачем вам?! Ну, зовут меня Сирануш Давидовна Бежанян.

Сирэн опять дёрнула нижней губкой и, приподнявшись на носках, высунулась в окно. Тёплый, но сильный ветер заиграл завитушками её волос на затылке, и от них запахло какими-то тонкими духами.

«Что, если бы её сейчас поцеловать в эти завитушки?» — подумал Робустов и сам испугался своей мысли.

— Вы женаты? — вдруг спросила Сирэн.

— Да, женат, у меня двое детей.

— А любите вашу жену?

— Очень.

— Это хорошо, русские редко любят своих жён.

Сирэн оперлась руками на раму опущенного окна и, должно быть, что-то мысленно напевая, стала раскачиваться из стороны в сторону.

«Вот талия, — думал Робустов, — и ведь без корсета. Есть в ней что-то эластичное, змеиное и вместе с тем бесконечно-грациозное. Сколько этой Сирэн может быть лет?» — и спросил:

— Вы давно окончили гимназию?

— В прошлом году, и уже ничего не помню из того, что учила.

— Значит, вы были плохой ученицей?

— Не знаю, окончила с серебряной медалью.

— Как же так?

— Так. Если не читать ничего самостоятельно, то гимназия даёт мало.

— А вы много читаете?