Екатерина Краснова: Живое привидение

— Однако, не затем же я вырвался из Петербурга весной, чтобы просидеть в четырёх стенах, когда кругом чудная природа!

— Чёрт бы её побрал! Тебе хорошо — ты малюешь. А мне что делать?

— Ты можешь курить, — и художник протянул ему папиросу.

— Да, это, конечно, утешение, — вздохнул приятель. — Только одна беда: я влюблён.

— Ты! В кого?

— В том-то и дело, что ни в кого. Так вообще влюблён. И стражду, что нет достойного предмета, к которому можно было бы устремить свои…

— Вздохи.

— Именно!

— Мало ли тут женского населения по деревням — чего тебе лучше!?

— Благодарю покорно! Нашёл героинь романа!

— Такого, как тебе нужно.

— Извини. Мне нужно героиню… настоящую героиню…

— В белом платье?

— О, да! В белом платье. С лазурными очами, милый друг, с небом во взорах, с рекой золотистых кудрей, с…

— Постой. Вот тебе героиня, пока не в белом, а в красном платье, и не с золотистой рекой кудрей, а с чёрной… если я не ошибаюсь!..

Они проходили мимо покривившейся, расшатанной избы с зияющими окнами, давно лишёнными рам и стёкол. Высокая зелёная крапива, огромные репейники и широкие, гигантские лопухи разрослись под окнами и окружали ветхое строение сплошною стеною. Одна из оконниц, украшенная грубой почерневшей резьбой, служила рамкой яркой, живой фигуре. У окна стояла молодая девушка.

Её смуглое овальное лицо оживлял нежный, но горячий румянец брюнеток. Большие блестящие светло-зелёные глаза, обрамлённые чёрными ресницами, казались чёрными от огромных чёрных зрачков, заставлявших их сверкать как два живых бриллианта. Тонкие черты, яркие губки, две ямочки на смуглых щеках придавали всему лицу милое и нежное выражение, смягчавшее строгость чёрных бровей и серьёзность блестящего взгляда. Чёрные, очень густые, вьющиеся волосы вырывались из-под яркого красного платка и падали беспорядочными кольцами и прядями на лоб, сбегали на плечи, на смуглую открытую шею и полуобнажённые руки, перепутываясь с ярким шёлком бахромы, пестреющей золотыми нитями. На ней был странный костюм — нечто вроде русской рубашки с вырезанным воротом и рукавами, поднятыми выше локтя; рубашка эта из палевой шёлковой материи, вся расшитая пёстрыми шелками, почти сливалась своим оттенком с бледно-смуглой шеей и руками девушки. Целый каскад янтарей, кораллов, золотых монет и пёстрых бус блестящей струёй обвивал её шею и спускался на грудь. Ярко-красный передник с лифом точно большим красным шарфом опоясывал её стан и довершал этот пёстрый, яркий наряд. Её обнажённая левая рука, вся звенящая браслетом из золотых монет, облокотилась на подоконник, и в ней была палитра, вся перепачканная красками.

Молодые люди смотрели на незнакомку во все глаза, притаившись в кустах бузины.

— Палитра! Это по твоей части!..

Услыхавши шорох, молодая девушка высунулась из окна и, звеня и сверкая своими браслетами и ожерельем, вся залитая майским солнцем, склонилась головкой над зарослью крупных сочных трав, разросшихся у дороги. В левой руке она продолжала держать палитру, а правой заслонила от солнца свои блестящие глаза.

— Сеня, Даша, это вы? — закричала она звонким, весёлым голосом.

Художник не успел оглянуться, как его друг уже стоял под окном.

— Это не Сеня и не Даша, а — Костя и Саша! — закричал он с разбега и вдруг, снявши шляпу, низко поклонился и прибавил с некоторым замешательством, — с вашего позволения…

Молодая девушка отскочила от окна и вспыхнула; брови её гневно сжались. Но через несколько секунд она как будто передумала и, облокотившись на подоконник, слегка улыбнулась.

Может быть, её художественный взгляд — а судя по палитре, это, конечно, была художница — с удовольствием остановился на стройной фигуре молодого человека, который стоял на дороге в почтительной позе, предоставляя солнцу золотить свои красивые каштановые волосы и освещать самым выгодным светом не менее красивое, интересное лицо, пленявшее стольких петербургских дам. Он сам сконфузился от своей неожиданной выходки и теперь не знал, что начать.

Незнакомка сама вывела его из затруднительного положения:

— Ну, а если я не позволю? — спросила она насмешливо.

— Тогда… я умру на месте, — отвечал он, не задумываясь. — Перед смертью позвольте вам представиться: ваш сосед, Константин Бартенев, а это мой приятель — Александр Иванович Волков, художник.

— Если хотите знакомиться, — сказала девушка, улыбаясь, — идите в дом. Там мама. Она гостеприимная женщина и ничего не имеет против соседей. А здесь моя мастерская — сюда я никого не пускаю.