Николай Лейкин - Два соперника

— Сколько онъ тебѣ, Феня, далъ на прощанье? — поинтересовалась Анна Федоровна. — Я видѣла давеча, что онъ тебѣ что-то сунулъ въ руку, когда ты ему пальто подавала.

— Рублевую бумажку, барыня, дай имъ Богъ. здоровья.

— Видишь, видишь, какой щедрый человѣкъ! Ну, Надюша, ты будешь, какъ сыръ въ маслѣ кататься, съумѣй только угождать ему.

— Да, маменька, но онъ ужъ очень старъ для меня, — сказала дочь.

— Что за вздоръ ты городишь. Твой отецъ былъ еще старѣе, когда я выходила за него замужъ.

— Ну, ужъ это ты врешь! — воскликнулъ Емельянъ Васильичъ.

— Молчите, идолъ! Чѣмъ-бы поддерживать дочь, а онъ еще расхолаживаетъ ее.

— Да я, мамочка…

— Иди и ложись спать! Пьяница.

— Да вѣдь я-же для него пилъ.

— Молчи! Смотри подъ ноги-то! А то съ крыльца свалишься. Феня! Поддержи его.

Вошли въ домъ.

— Царицей, царицей будешь жить… повторяла Анна Федоровна, прижимая дочь къ груди.

— Пуще всего мнѣ, маменька, обидно, что онъ и лѣто хочетъ жить въ этой трущобѣ, на Петербургской сторонѣ. А мнѣ-бы хотѣлось въ Павловскѣ…

— Это, матушка, все вздоръ, все вздоръ, все это пустяки. Какъ себя поведешь. Поведешь себя хорошо, съ умомъ и съумѣешь взять его въ руки, такъ будешь жить и заграницей.

— Но изъ словъ его я замѣтила, что онъ хочетъ, чтобы жена у него была на манеръ экономки. чтобы и грибы ему солила, чтобы и варенье варила, и настойки настаивала.

— Все это одни разговоры. Ну, настоишь ему какую-нибудь тамъ четверть на рябинѣ, велишь кухаркѣ сварить банку яблочнаго варенья.

— Да вѣдь и вы, маменька, толковали въ этомъ-же смыслѣ.

— Подходъ къ сердцу, подходъ — и больше ничего. Вотъ на эту-то удочку онъ и поддался. Ахъ, Надюша! Дай еще разъ тебя поцѣловать. Поздравляю, другъ мой.

Послѣдовали опять объятія.

— Дай и мнѣ, Надюша… сказалъ отецъ.

— Ахъ, папенька! Да у васъ губы пьяныя и мокрыя. Отстаньте, пожалуйста!

— Ну, Емельянъ Васильичъ, раскошеливайся! Теперь ужъ надо на славу его ужиномъ кормить, обратилась Анна Федоровна къ мужу.

— Да ужъ въ грязь лицомъ не ударимъ. Въ крайнемъ случаѣ можно билетъ Дворянскаго банка заложить. Онъ очень грибы любитъ. Завтра онъ пріѣдетъ вечеромъ — вотъ ты ему грибы въ сметанѣ къ ужину и закати.

— Что грибы! Тутъ нужно и телячьи котлеты. Да привези ты изъ города закусокъ хорошихъ побольше.

— Это все будетъ. А ты грибы… Котлеты котлетами, а грибы грибами. А ты, Надюша, скажешь, что сама ходила въ лѣсъ и собирала.

— Да вѣдь послѣ этого такъ пріучишь, что онъ, и женившись, будетъ меня въ лѣсъ за грибами посылать, отвѣчала дочь.

— Полно, полно, милая. Ты теперь-то будь къ нему ласкова и предупредительна. Ласковое телятко двухъ матокъ сосетъ. Вѣдь вотъ завтра онъ уже долженъ, какъ помолвленный женихъ, пріѣхать съ подаркомъ.

— Посмотримъ, что отвалитъ! крикнула Анна Федоровна.

— Я думаю, что онъ брилліантовый браслетъ покойницы жены привезетъ, отвѣчалъ мужъ. — Завтра надо рѣшить насчетъ свадьбы: когда и какъ…

— Бога ради только завтра ты опять не напейся съ нимъ пьянъ. Вѣдь тебѣ вредно, вѣдь у тебя сердце же въ порядкѣ. Выслужи сначала пенсію мнѣ, а потомъ и напивайся. А то умрешь безъ пенсіи, причемъ я-то останусь!

— Дура! Да неужто ты не можешь понять, что я для него пилъ!

— Поди ты! Могъ бы себѣ и полъ-рюмки наливать, а вѣдь ты самъ радъ и норовишь налить себѣ даже больше. И наконецъ, онъ крѣпокъ какъ столбъ верстовой, а ты ужъ размокъ совсѣмъ.

— Ну, и онъ тоже… Въ женскую калошу ногой полѣзъ. Ну, прощай, Надюша, желаю тебѣ кудрявыхъ сновидѣній. То-то ты сегодня будешь съ пріятными мечтами засыпать!

— Ахъ, папенька, пуще всего меня тревожитъ, что онъ старъ и на пастора похожъ.

— На кого?

— На пастора. Это всѣ говорятъ. Петръ Аполлонычъ вонъ увидалъ его и смѣется.

— Ахъ, да, Надюша… Какъ ты, мать моя, была неосторожна, когда ты при Иванѣ Артамонычѣ объ этомъ Петрѣ Аполлонычѣ вывезла. Положимъ, что онъ гимназистъ, мальчишка, но Иванъ-то Артамонычъ можетъ Богъ знаетъ, что подумать. Ты ужъ, дружокъ мой, остерегись. Тутъ иногда глупое, праздное слово можетъ все дѣло испортить. Ну, прощай. Ну, Христосъ съ тобой! Ну, или спать. Завтра поговоримъ. Феня! Гаси лампу. Остатки ужина и посуду можешь завтра поутру убрать. Емельянъ Васильичъ! Что ты бродишь, какъ мокрая курица! Иди спать.

Потухла лампа въ столовой и семейство стало расходиться по спальнямъ.

Наденька въ эту ночь не скоро заснула. Передъ ней поперемѣнно стояли то грузная фигура Ивана Артамоныча съ сочными красными губами и оловянными сѣрыми глазами, то стройная вертлявая фигурка Петра Аполлоныча.