Проходит десять минут, двадцать, полчаса -- и я постепенно начи-наю успокаиваться, все медленнее передвигаю фигуры, все больше за-думываюсь над каждым ходом. Возникают какие-то идеи, доводы, контрдоводы. Мысль перестает лихорадочно метаться и переключается на неторопливый анализ происходящего на доске.
Опять залязгали замки, заскрежетали засовы. На какое-то мгнове-ние я снова утратил контроль над собой: допрос или освобождение?
Вошел незнакомый офицер. Он принес постановление о передаче мо-его дела из ведения УКГБ по Москве и Московской области в КГБ СССР. Бумага была подписана лично Андроповым.
Я попросил у офицера разъяснений; из его ответов выяснилось, в ча-стности, что Галкин больше не является моим следователем. Я испытал облегчение: этот хам был мне глубоко неприятен. Очень скоро я понял, насколько был наивен -- ведь с крикливым следователем куда проще иметь дело, чем с интеллигентным и вежливым.
Шахматы и постановление, подписанное Андроповым, кажется, окончательно отрезвили меня. Пора, наконец, сесть и подумать. Итак, что же произошло?
Четыре года я был в отказе. Учил понемногу иврит. Ходил на семи-нары ученых-отказников. Обращался с жалобами в различные совет-ские инстанции. Подписывал, а позже и сам составлял заявления проте-ста, обращения, обзоры положения евреев в СССР. Выходил на площа-ди Москвы с плакатами "Визы в Израиль вместо тюрем!", "Свободу уз-никам Сиона!" Меня арестовывали. Отсиживал по пятнадцать суток. Два последних года друзья называли меня "споуксмен" -- ответствен-ный за связь с прессой, я регулярно встречался с иностранными коррес-пондентами, дипломатами и политиками, еврейскими активистами За-пада, организовывал пресс-конференции. Тема всех встреч и бесед была одной -- положение тех советских евреев, которые борются за право по-кинуть эту страну. Жизнь алии, судьбы людей, решивших уехать и бес-помощно бьющихся в сетях дьявольски жестокой и одновременно кафкиански идиотской советской бюрократической машины, людей, пол-учивших отказ и, во многих случаях, сразу же включавшихся в нашу борьбу за свои права и права других, -- все это служило неисчерпаемым источником трагических, иногда трагикомических, но зачастую и геро-ических сюжетов, которые надо было сделать известными Западу. Мир должен был знать о том, что происходит с этими евреями, от этого зави-село не только их спасение, но и судьба алии из СССР.
Последние годы я находился под постоянным наблюдением: машина с "хвостами" или "топтунами", как их любила называть Дина Бейлина, сменявшимися каждые восемь часов, сопровождала меня круглосуточ-но, и я привык к тарахтению постоянно работающего по ночам мотора под моим окном (им, беднягам, надо было как-то греться), как привык в свое время к голосистому соседскому магнитофону в студенческом об-щежитии. Наблюдение за мной было демонстративным, но и моя дея-тельность была подчеркнуто открытой -- никаких тайн! Когда я шел на встречу с корреспондентом, то предварительно звонил ему и сообщал, адресуясь также и к тем, кто подслушивал его телефонные разговоры, к примеру, следующее: "Шестьдесят советских евреев из шести городов написали заявление в поддержку поправки Джексона. Хотите ли вы получить копию?" Делал я это специально: если КГБ решит задержать меня, пусть задерживает; корреспондент передаст сообщение об аресте и о характере заявления -- это лишь привлечет больше внимания к са-мому документу. Когда же я встречался с журналистами в обществен-ных местах, то передавал им все материалы открыто, на глазах у "хво-стов". Никаких секретов!
Конечно же, меня задерживали, вели со мной душеспасительные бе-седы, предупреждали, угрожали. Сначала часто, потом все реже и реже. "Хвосты" продолжали ходить и ездить, то на расстоянии, то практиче-ски вплотную, пользовались фото- и кинокамерами, но не вмешивались ни во что. "Когда едешь верхом на тигре, самое страшное -- остановить-ся", -- часто повторял я полюбившуюся мне восточную пословицу. И каждый раз, передавая очередное заявление корреспонденту под угрю-мыми взорами "хвостов", я заново наслаждался ощущением свободы, которую мы, небольшая группа евреев-отказников, завоевали для себя в стране всеобщего рабства.
В сентябре семьдесят шестого года меня задержали на вокзале, когда я направлялся в Киев на мемориальную церемонию по случаю тридцать пятой годовщины массового убийства советских евреев нацистами в Бабьем Яру. "Хвосты" привезли меня к своему боссу -- кагебешному оперативнику.
Читать дальше