Виктор Широков - Муха и Мухин

Виктор Широков

МУХА И МУХИН

Рассказ

Муха - это не то, что вы думаете, не противное приставучее жесткокрылое насекомое, не широкоизвестный гранатомет и, наконец, не фамилия, а прозвище, странная кличка кошки, обретающейся у четы Гординых. Мухин же (ударение можно менять: и Мухин, и Мухин, в зависимости от настроения, и на первый слог, и на последний) - сын Мухи и по совместительству иногда её супруг. У кошек подобное не возбраняется.

Муха появилась на кухне Марианны Петровны Гординой года четыре тому назад. Вообще Марианна Петровна - женщина исключительной хозяйственности, работоспособности, встающая затемно, жертвенно готовящая еду многообразной живности своей квартиры: супругу, экс-доктору и приват-поэту, двум кобелькам коккер-спаниелям, трем кошкам (впрочем, у истоков нашего повествования у Гординых был только один пес и один взрослый двенадцатилетний кот), и в то приснопамятное летнее утро не изменила своей годами выработанной привычке. Тогда, подойдя к окну и откинув фрамугу. Марианна Петровна отчетливо услышала истошный чуть ли не детский плач.

Надсадный вопль неведомого существа доносился откуда-то из-под окна квартиры, прямо от двери в подвал, расположенный под квартирой Гординых. Хозяйка не поленилась и как была - в халате, в тапочках на босу ногу вышла на воздух, обошла метровую загородку кирпично-бетонной кладки, прикрывавшую бетонированную же яму, в глубине которой темнела железная дверь в подвал; спустилась по невысокой лестнице и обнаружила хрипящий, почти уже не мяукающий комочек, который, расправившись, вцепился двумя десятками коготков в её ладонь, и сердобольно принесла мохнатый огрызок в свою надраенную до блеска кухню, дала подкидышу молока в блюдце и разом бездумно впустила явную сироту в свое сердце.

Кошка выросла быстро; расцветкой и расположением белых пятен на черной шерсти весьма походила на гординского кота, по-султански оприходовавшего всех окрестных кошек, и в то же время проявила стать явно восточной породы. "Ориенталка, если не сиамка наполовину", - утверждал Владимир Михайлович Гордин, невзлюбив поначалу нахальную самозванку, отобравшую у него частицу любви и внимания Марианны Петровны; явную втирушу, лишний роток. Ему ведь прибавилось хлопот по части прокорма. А впрочем, может быть, так только казалось, но все равно было достаточно тягомотно взыскательному эпикурейцу впускать напористую шерстистую писюху в отлаженный обиход среднестатистической московской семьи: пойдут-пойдут непременные котята, а вот кто их топить будет?

Гордин с присущей медикам (а он был врачом по первой позаброшенной профессии) резкостью и прямотой рубил суждениями, что называется, сплеча.

Вскоре у миловидной кошечки обнаружилось отнюдь не вегетарианское пристрастие - она целенаправленно охотилась на случайно залетевших в квартиру мух, цепко ухватывала их твердыми острыми коготками и молниеносно съедала немыслимое лакомство. Так что экзотичное прозвище её возникло не на пустом месте.

Мурзик новую квартирантку невзлюбил. Впрочем, сначала он относился к ней вполне равнодушно; потом же, повинуясь непреложному закону природы, быстро и незаметно для своих хозяев согрешил с восточной прелестницей; и вот как-то ранним утром Гордин проснулся от чуть ли не цыплячьего щебета стайки свежерожденных котят под его просторным ложем. (Жена благоразумно и предусмотрительно уехала к дочери на дачу и он, горемыка, просто вынужден был стать если не кошачьим акушером, то киллером).

Владимир Михайлович спросонья тогда едва нахлобучил очки, отодвинул диван от стены и обнаружил то ли шесть, то ли семь котят, щуривших полуслепые глазенки, тянущих во все стороны лапки, разевающих беззубые ротишки; и Муху, пытающуюся, как Александр Матросов огнеметный дот, прикрыть всех котят своим узким как изогнутая сабля, освободившемся от бремени туловом.

Гордин сноровисто принес пластмассовый таз, поклал туда всех котят и совсем было, решил их прикончить одним махом, но задумался: не дать ли Мухе испытать полноценную радость материнства, все-таки старому Мурзику уже требовался наследник и восприемник и к тому же властитель кошачьих судеб был в душе романтик и неисправимый гуманист.

Сначала Владимир Михайлович облюбовал одного котенка, даже не присматриваясь, какого он пола, но потом переменил выбор; его привлек котенок, более щедро одаренный белым фигуративным окрасом: причем не только все четыре лапки его были окунуты в белые носочки, а белый шейный бант предусмотрительно переходил в того же цвета фартук на животике, но и всю мордочку разделяла надвое аккуратная белая полоска, словно проведенная кисточкой, несколько щедрее пачкавшая левую половинку рта.