Виктор Широков - Кражи

Виктор Широков

КРАЖИ

Меня обворовывали неоднократно. Только в этом году трижды. Летом я отправился на овощной рынок и, зазевавшись, не заметил, как разрезали сумку, куда я клал бумажник не только с деньгами, но и с кипой документов: паспортом, различными пропусками, билетами в библиотеки, визитками... Помню, что вертелся около чернявый мальчонка, зажимавший в правой руке три монетки. Возможно, они были бритвенно заточены, ибо разрез ткани сумки был прицельно безжалостен и задел даже край бумажника...

Я тогда переживал не столько из-за денег, хотя потеря месячного оклада была куда как ощутима, сколько из-за утраты паспорта, ведь через три дня предстояло ехать в командировку. Но был почему-то уверен, что документы отыщутся, и даже оставил номер своего телефона администрации рынка. Бумажник с документами, но, естественно, без денег принесла вечером того же дня троица: поддатая женщина средних лет, чего-то боящийся мужчина и, видимо, их дочка лет десяти. В благодарность дал им сто рублей.

Вчера меня обворовала доблестная милиция. После фуршета взбудораженный я спешил в метро, размышляя о чем-то заоблачном, как вдруг подъехала милицейская машина, и два манекена в форме не только изучили журналистское удостоверение и паспорт, но и суперпрофессионально обхлопали меня на предмет наличия оружия, выщелкнув незаметно бумажник, после чего, подбросив на прощанье в сумку пропуск в редакцию, лежавший дотоле в бумажнике, растворились в столичных сумерках. Опять не столько было жалко денег (еще одни месяц я проработал бесплатно), сколько отвратительно было ощущать себя униженным, ничтожным, беззащитным существом.

И тут мне захотелось отмотать назад временной клубок и рассказать о краже другого рода, нелепо-отвратительной кульминационной точке отношений со своим бывшим коллегой, назову которого Саша Кудряшов.

Санька, а вернее Александра Григорьевича Кудряшова, я увидел впервые в редакции знаменитой столичной газеты, в которую стал похаживать ещё студентом. Он был уже заметным журналистом, малоразговорчивым субъектом, оживлявшимся лишь когда выпьет, особенно на халяву. Тогда он лихо выкрикивал какие-то стишки и лозунги, много жестикулировал и стремился раскрутить случайного собутыльника на дополнительные возлияния.

Позже, работая в той же редакции, волей-неволей общаясь по службе и пересекаясь по вечерам в Домжуре и ЦДЛ я вроде даже сблизился с Саньком, узнал как-то, что пишет он вяловато-беспомощные стишки, которые не решается печатать и возможно оттого ещё более яростно и раздраженно набрасывается в печатных откликах на произведения более удачливых стихотворцев.

Жизнь летела стремительно, бывали у меня редкие удачи и куда более частые проколы и неудачи. Оба мы покинули знаменитую газету; я занимался надомной работой, много переводил и ещё больше зализывал душевные раны. Как-то не был я ещё готов к ушатам человеческой подлости, бесконечным интригам и подвохам, хотел отстраниться от водоворотов нечистот, извергаемых завистниками и проходимцами; стал попивать, а спиртное вкупе с неумело затянутой сигаретой уводило меня в безмятежные райские кущи. Санек постоянно служил, на описываемый момент он обретался в газетке, занимавшейся провинциальной литературой, и был весьма недоволен отстранением своего бойкого пера от проблем первостатейной литературы. В моменты наших редких встреч он удивлялся моему добровольному анахоретству, пытался меня подначивать и обязательно выставлял на выпивку. Я пассивно соглашался.

Однажды блаженным летним вечером я встретил Санька на Цветном бульваре. Мне удалось накупить в Лавке писателей (а тогда вожделенного членского билета у меня ещё не было) полную сумку замечательных книг, среди которых были и тома подписных изданий. Истратил, наверное, не меньше пятидесяти рублей. Какие-то деньги ещё оставались. И как черт из табакерки вынырнул Санек и стал по обыкновению жаловаться на жизнь, на начальство, на свою благоверную. Предложил выпить и помахал рваным рублем. После распития бутылки портвейна и повторного хождения в магазин, чтобы с ещё более жарким чувством обсуждать житейские проблемы на соседствующем пустыре, мной овладело философское безразличие к течению времени и утеканию денег, и я безо всякой настороженности отнесся к предложению Санька переместиться в Домжур.

"Только у меня денег нет, последний рубль на тебя истратил", - гордо заявил мне всклокоченно-седой собеседник, артистически размахивая руками. И мы дружно прогарцевали на троллейбусе по бульварному кольцу в уютный ресторанчик. Выпив ещё и откушав горячего, я, наконец, засобирался домой. Выйдя на минутку из-за стола, я по возвращении не обнаружил не только приятеля, но и своей сумки с книгами. Официантка, когда я с ней рассчитывался, сказала, что сумку унес мой товарищ.