Виктор Широков - Шутка Приапа, или Обречение смолоду

- Света, а вы любите поэзию? - гнул свое Гордин.

- Терпеть не могу. Я вообще читать не умею, - со смешком отрубила Света.

- Жаль, а я написал много-много книг, между прочим, о любви, прихвастнул Владимир Михайлович, издавший, если вы помните, всего одну стихотворную брошюру именно в городе П.

- То-то вы пешком ходите, а не на машине, - не совсем логично констатировала Света.

- А вы куда? Домой? А где вы живете? - продолжал наступление Гордин. Может вам подвезти?

- Мне два квартала пешком, - удостоила его оценивающим взглядом спутница.

- Можно я вас провожу? - настаивал Владимир Михайлович.

- Что ж, если не боитесь осложнений, пожалуйста, - уже откровенно насмешливо посмотрела на него Светлана.

- А чего мне бояться?

- У меня поклонники очень сердитые и спортсмены, между прочим, добавилась издевательская нотка в голосе совершенства.

- И я совсем недавно спортом занималась.

- Что-то не верится. Если только шашками.

Тут спутница попала не бровь, а в глаз. Гордин действительно был чемпионом института по поддавкам в незабываемые годы учебы. Так сладкая парочка, препираясь и подтрунивая друг над другом, подошли к кварталу, где начинались владения медицинского института, хорошо знакомые Гордину по восьми годам занятий в данном учебном заведении: сначала шесть лет студентом лечфака, потом два года ординатором, с двухлетним перерывом между годами ординатуры, потраченными на службу в Советской Армии.

Оказалось, что Света живет прямо напротив главного корпуса института, который, правда, уже перестал быть главным, в небольшом коттеджике, сохранившемся с незапамятных пор и стоявшем здесь задолго до учебы не только Гордина, но может быть, ещё и его матери, также окончившей местный мединститут.

- Ну вот я и пришла, - стала откланиваться Света.

- А телефон у вас есть?

- Конечно. Сумеете запомнить: 32-42-37.

- Уже запомнил, но все-таки запишу, я же писатель все-таки, - сказал Гордин и быстренько нацарапал номерок на бумажке, спрятав её поглубже в нагрудный карман пиджака.

Интересно, что же думал о случайной любви многомудрый и не менее энергичный Евгений Витковский? Вернувшись в родительский дом, Владимир Михайлович после обильного ужина опять со спиртным растекшийся на приютившем его просторном диване терзал так и эдак переплетенную в веселенький сине-зеленый с оранжевыми цветочками ситчик рукопись "Трех могил", выискивая столь насущные и высказываемые нечасто мысли.

5

Владимир Михайлович любил почитать Кальдерона на ночь. "Жизнь есть сон", - повторял он улыбчиво за испанским автором, а следовательно, "сон есть жизнь".

Сны у Владимира Михайловича были цветные, панорамные и даже стереоскопические, причем он всегда участвовал в сновидении в качестве главного героя. В раннем детстве ему снилось, что он летает, впрочем, и сегодня иногда этот юношеский дар возвращался к нему; любопытно, что в своих подростковых снах он часто разрастался в великана, человека прямо-таки космической величины, когда ноги его упирались в один континент, а голова почивала на другом, так что икры порой касались океанской волны, провисая между островками суши. И с каждым годом, даже с каждым днем сюжеты снов становились все более разветвленными, интрига все запутаннее, а сам Владимир Михайлович представал то Чингиз-ханом, то - Наполеоном, а то и вовсе - Франциском Ассизским.

Когда на очередном дне рождения он попытался посоветоваться со своим однокурсником Алешей Аховым, ставшем с годами видным психиатром, доктором наук и фээсбэшным полковником, руководителем секретной лаборатории по выработке радиоуправления людьми, тот успокоил его, мол, это не шизофрения и не маниакально-депрессивный психоз, а просто рудиментарная форма атараксии (воспоминания, основанного на переселении душ).

Когда он ощутил себя Тимуром, он проснулся ещё затемно. Судя по тому, что горели факелы и стража исправно несла службу, одновременно приглядывая за светильниками. Полог юрты был спущен, закрывая вход наглухо. Каждый раз, просыпаясь, он словно заново рождался, глядя на мир удивленными глазами, в которых окружающие читали власть и всезнание.

Он приподнялся на локтях. Начальник стражи, заслышав движение, приблизился к ложу повелителя и, не доходя пяти метров до него упал на оба колена, опустив голову, показывая тем самым, что он не достоин лицезреть владыку и смиренно ждет приказания.

Он лениво и властно махнул правой рукой. Внезапно что-то хрустнуло в локтевом суставе, руку пронзила сильная боль. Воздух перед глазами стал слоистым, как над сильным костром и совсем другой сюжет стал разворачиваться перед взором изумленного владыки, заставляя его испытывать неожиданные ощущения, для которых каким-то чудом находились слова...