Виктор Широков - Три могилы - в одной

Таня качнулась в сторону, сделав шаг к кровати и со стоном упала на подушки. Слез почти не было, их иссушил взбудораженный мозг девушки, их сожгла горячая кровь сердца, ударившая в голову расплавленным свинцом. Сумасшествие уже смотрело из её глаз... Бедняжка предполагала, что графиня, оскорбленная её письмом и побегом к Евгению, не пережила этого оскорбления и лишила себя жизни, чтобы ей не видеть своего позора перед людьми, а может быть и перед Богом, в которого она сильно и искренне верила. Конечно, Таня глубоко ошибалась в предположении, так как причина гибели графини Витковской, как вы уже знаете, таилась куда в более сложном явлении. Гибель графини, как явствует из сути расследования, произошла не из-за оскорбления Таней, её приемной и крестной дочерью, а от ужаса перед неизбежностью раскрытия Таней её сокровенной тайны перед Евгением, причем совершенно непроизвольно. Очевидно графиня была уверена, что сын, узнав свою ошибку у липы, не сумеет пережить своего позора и замученный совестью, вероятно, лишит себя жизни, что никак не принималось сердцем любящей матери. Своей покаянной запиской, написанной ею перед кончиной, Витковская хотела во чтобы то ни стало спасти жизнь сына, уберечь его от скоропалительного решения, не задевая интересы его личного счастья. Возможно, расчет матери и был верен, но жизнь диктовала свои условия, которые не только не открыли глаза Евгению, но и погубили ни в чем неповинную девушку, предоставив виновнику возможность по-прежнему заблуждаться в своих ошибках. Стало понятно, что этот расчет тоже небезгрешной графини не достиг цели и она... она промахнулась вторично.

Таня лежала, не шевелясь. В её воображении проносились картины её безотрадного детства под тяжелой пятой отчима-отца, который всегда был пьян и притом драчлив. Напившись, он любил воспитывать и порой ночи напролет вышагивал перед замершей в испуге девочкой, бормоча угрозы и проклятия всему миру, не желавшему считаться с его выдающимися способностями и не менее выдающимися запросами, не давая вынырнуть на поверхность роскошной жизни и заставляя прозябать в омуте повседневных мелких несчастий и крупного безденежья. Много она вытерпела тяжелых минут, часов, дней и лет в детстве. Перед ней промелькнули картины жизни в доме графини Витковской, где отрадных минут тоже не так уж много выпало на её девичью жизнь, там тоже было одиночество, одиночество души и сердца, она почти не видела людей, достойных её взрослеющего внимания, но в этом доме она встретилась с первым мужчиной - Евгением. Он неотразимой обаятельной наружностью покорил её неопытное сердце, парализовал её волю. Как лучезарное испепеляющее видение, он промелькнул перед ней и скрылся из глаз, но и за этот короткий промежуток она успела полюбить его, полюбить всем раскрывшимся, как бутон, сердцем, всей непорочной душой. С ним она думала найти свое семейное счастье... И что же? Этот небольшой клочок бумаги, невинно валявшийся на коврике, как налетевшая буря, как стихийный ураган, разметал её мечты, сломил её надежды.

Погибло все разом, погибло мишурное счастье... погибла и любовь!

В полуобморочном состоянии Таня пролежала до полуночи, не видя и не слыша никого в окружении. Было тихо кругом, только цоканье конских копыт о мостовую нарушало иногда спокойствие притаившейся ночи. Из-за высоких зданий выплыл печальный лик луны и её волшебный свет озарил измученное лицо девушки. Вдруг куранты на городской башне заиграли гимн: "Der Fatereand, der Fatereand...", и по ночному городу разнесся мелодический звук серебряных колоколов. Эти чистые звуки говорили человечеству о наступлении нового дня на нашей маленькой планете, постоянно вращающейся вокруг своей оси и одновременно вокруг солнца, плавающего в беспредельном пространстве вселенной. Вслед за гимном часовой колокол, как погребальный звон, отбил двенадцать ударов и... затих. Где-то далеко ухнула пушка.

- Пора, пора... мой час пробил, пути отрезаны, исхода нет! - тихо проговорила девушка, вставая с постели и подводя последние итоги.

Она подошла к пианино, открыла крышку и, сев на круглый вращающийся стул, заиграла хорошо известную ей симфонию Шуберта "Розамунда". Бархатно-печальные звуки мелодии поднялись в пространство, трепеща и рыдая, будя ночную тишину. Мелодия эта была сейчас молитвой к любимому, её бессловным "прости". Мелодия была стоном истерзанной души невинной девушки, чувствующей себя безмерно виноватой перед тем, который может именно в эту минуту проклинал судьбу, столкнувшую его с ней, злосчастной преступницей, с убийцей его матери.