Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф

Опрокидываю бутылку с вином. Звенит стекло... Наконец нахожу. Вскакиваю с дивана, цепляясь за угол стола...

- В груди больно, - задыхаясь, говорит старик.

- Держитесь, дедушка, держитесь! - горячечно шепчет Анна. - Скоро вы услышите испанскую дробь моих каблуков. Мы испугаем Смерть весельем. Другого оружия у нас нет. Сейчас, сейчас... Где у вас тут валидол-корвалол? - и срывается на крик: - Андрей, быстрее!

Я включаю свет и торопливо, непослушными пальцами роюсь в ящике тумбочки, заполненном лекарствами. Капаю корвалол в стакан с водой. Пока Анна вливает спасительную жидкость в деда, накручиваю диск телефона. Сонная дежурная на "скорой" долго выясняет, куда и кому выслать бригаду. Меня раздражают ее вопросы о прописке больного.

- Все, деточка, уже легче, - слышу я голос Соломина, оторвавшись наконец от телефона.

- Не вставайте, - говорит Кармен. - Постарайтесь расслабиться.

...И так же торопливо, суетясь, вставляю кассету и нажимаю клавишу. Жгучий ветер Испании ударяется в наши стены и уши... Но я уже не слышу музыки. Я распахиваю дверь на балкон и выхожу.

Эхо испанских страстей вянет и вязнет в полутьме.

После приступа, когда слух возвратится ко мне, я позвоню своему редактору и скажу, чтобы он не присылал мне заменщика, Я хочу остаться. Хотя бы на месяц.

Знаю - Кармен не полюбит меня. Я не уплыву по черно-красной реке.

А утром придет раскормленный телевизионщик Глеб и, быстро оправившись от печальной новости, спросит: успел ли дед позвонить в Москву и наложить "вето" на его фильм "Салам!"?

Я ничего не отвечу. Я суну ему под нос пистолет.

Скоро утро. Я подставляю мокрое лицо колючему февральскому снегу и деревенеющими пальцами крепко сжимаю ледяные перила.

...И запах смерти, разлитый в воздухе, как вино в старом погребе, накрывает меня.

Владикавказ - Ростов-на-Дону