Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

Вот мы с Вассой и спешили, чтобы успеть к началу заседания парткома НИИ. Но в Тюмени вылет самолета задержался, и мы прибыли ко мне домой в шестнадцать часов. Васса бросила в коридоре чемоданчик и помчалась на площадь Коммуны в гостиницу ЦДСА, где должен остановиться сын. Я отправился в НИИ, пообещав позвонить в гостиницу.

Расширенное заседание парткома уже началось, в конференц-зале сидело много людей: персональные дела всегда вызывают повышенный интерес. Я вошел и присел у входа. Байда, видимо, только начал свою речь. Он стоял за кафедрой боком ко мне, спиной к двери, склонив слегка голову на левое плечо. Очки его сегодня не сверкали, плечи опустились. Он говорил, что не станет утомлять слушателей многословием, ибо надеется, что товарищи поймут его и так.

— Моя несколько приукрашенная, если можно назвать ее таким образом, биография, послужившая причиной этого разговора, является результатом неутоленной, незаживающей обиды. Представьте себе двадцатичетырехлетнего молодого человека, который прошел всю войну, стал инвалидом, а на груди его нет даже гвардейского значка. Человек на войне, как говорится, всю душу вложил в борьбу с проклятым фашизмом, у него не осталось дома, не получил профессии, высшего образования, хотя имел хороший аттестат. С каким настроением возвращался он в мирную жизнь?

По состоянию здоровья получал двести пятьдесят рублей на старые деньги, а как можно было на них прожить в сорок шестом — сорок восьмом годах, представить нетрудно. Едва не покончил с собой. Но встретились хорошие люди и буквально вытащили из петли, заставили поверить в свои силы. Пошел учиться в институт, хотя не очень владел рукой вследствие ранения, да к тому же похоронен был заживо в полном смысле слова.

Все последующие годы были затрачены на труд и учебу, в этом было мое единственное спасение. В 1953 году я отказался от пенсии инвалида, ибо сознавал, что у государства и так много людей, нуждающихся в соцобеспечении, а я работал и зарабатывал. Я счастлив, что вышел на широкую дорогу, но увы! Нет-нет да и расквашу себе нос и сам же страдаю потом и жалею. Так случилось и с медалями, присвоение которых мне инкриминируют.

В свое время я не получил их потому, что долго лежал в госпиталях. Недавно мне посоветовали обратиться с просьбой в райвоенкомат, что я и сделал. Товарищи отнеслись ко мне, ветерану-фронтовику, со вниманием и вручили сразу несколько медалей, но перестарались. В результате произошло недоразумение: наряду с положенными мне наградами вручили несколько медалей за оборону и освобождение тех мест, где была моя часть, но я отсутствовал из-за ранений, Вручение состоялось в торжественной обстановке, под звуки пионерского горна. Среди присутствующих находился и мой сын, и при нем я постеснялся отказаться от лишних медалей. Потом я их сдал в горвоенкомат.

Товарищи, ошибка моя несомненна, но это беда моя и боль. Вы всегда относились ко мне по-человечески, доверяли, я высоко ценю ваше доверие, так не лишайте меня своего доверия и уважения. Не представляю себе, как я иначе смогу работать с вами. Кто не спотыкался? Конь на четырех и тот…

Байда, чуть помолчав, глубоко вздохнул. Слушая его заклинания, я думал: «Как ловко сглаживает все, как искусно затушевывает! Иной послушает и, не зная сути, скажет: зря придираются к человеку!.. А ведь как рьяно он организовывал себе Звезду Героя! — не вышло. Кто же он на самом деле? Карьерист без стыда и совести? Лицемер? Путаник или холуй-приспособленец?» Так я мог думать раньше. Раньше, но не теперь!

Полынов заметил меня, когда Байда дотягивал свою гибкую речь к концу, и дал знак выйти. Мы встретились в фойе, поговорили накоротке, после чего я позвонил в гостиницу Вассе, чтобы взяла такси и немедленно ехала с сыном в НИИ. Вахтер на входе предупрежден, я буду сидеть у двери в конференц-зале.

Заседание тем временем шло своим чередом. Члены парткома задавали вопросы, Байда уверенно отвечал. Так мало-помалу стало вырисовываться истинное положение его в НИИ, взаимоотношения с сослуживцами. Понял я и то, что в институте он чувствовал себя не ахти… Ему казалось, что его недооценивают, держат на задворках. Кандидат наук, а столько лет полирует штанами стулья! Чего достиг? Где успех, независимость, которые создают благополучие, поднимают над остальными на много ступеней?

Что же, однако, явилось причиной тому, что спустя четверть века после войны он вспомнил о своих неоцененных заслугах? Много лет помалкивал, пребывал в тени из-за своей непомерной, как считали некоторые, скромности. Лишь в последнее время на него как бы снизошло ясновидение, что ли, он стал понимать, что однообразными, да к тому ж изрядно надоевшими трудами в институте не стяжать лавров во веки веков. Единственное, чем можно поправить свое положение в жизни, это сделать себе каким-то образом шумную рекламу, тогда даже в стенах этой конторы можно будет кое-чего достигнуть. Это самое действенное средство, путь к популярности и славе. Конечно, не дешевая популярность, а подлинная слава, заслуженная и завоеванная кровью и причитающаяся ему, прошедшему через ад войны, по справедливости. Так он раздумывал. И, махнув рукой на скромность, приступил к претворению в жизнь своей затеи. Начал с подыскивания отечески снисходительных, добреньких людей, которых можно было бы растрогать разглагольствованиями о своих боевых героических делах, о собственной горькой участи, чтобы они помогли ему преуспеть в его карьере. Немного ловкости, побольше смелости, и машина закрутилась… Глядишь, и выгорело бы дельце, если б кое-кто не начал совать палки в колеса.