Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

В полдень сделали привал, поели хлеба, круто посолив, запили родниковой водой, отдохнули на солнцепеке и пошли дальше холмами, по колено вязли, перебираясь через мокрые мхи. Васса — моложе всех — шла бодро, дед Зосима выбивался из сил, сдернул с мокрой головы шапку и в пути все чаще спотыкался. К вечеру взобрались на песчаный бугор, на бугре — ельник, склоненный в ту сторону, куда дуют господствующие ветры. В ельнике много снега.

— Здеся… — сказал дед Зосима, снимая со спины мешок. Он вытащил из-за пояса топор, поставил к елочке старую двустволку и сел на корягу. — Здеся будет наше становище, рубите, бабоньки, шалаш.

Васса знала, как делают у нее на родине охотничьи шалаши. Быстро срубила рогульки, заострила обратные концы жердин, загнала их в землю, положила поперечину. Перевяслом, скрученным из прошлогодней осоки и белоуса, умело связала каркас.

— Гм… Молодцом! Не мужик, а умеешь… — похвалил дед Зосима.

С этой минуты авторитет ее в глазах деда поднялся на неизмеримую высоту.

Женщины нарубили веток ельника, накрыли шалаш, внутрь накидали сухой травы. Васса, гордая похвалой старого охотника, решила блеснуть и другими своими способностями: насобирала сушняка, сложила в клетку, подсунула сухого мха и ловко, одной спичкой, зажгла костер.

Вдали за темной щеткой елок, как тусклые солдатские пуговицы, отливали белым озерки. По ним расплывался туман, и воздух вокруг становился каким-то мутно-серым, а деревья бледнели.

«Чудно!» — думала Васса, увидев впервые зарождение белых ночей.

Вдыхая запахи чужого леса, запахи кедра, пихты и незнакомого раздолья, она вспомнила родные леса, пахнувшие совсем по-иному, особенно летом, когда цветут травы, когда жжет солнце и птицы разливаются на все голоса. Здешний лес кажется ей каким-то однообразным, деревья с шапками набекрень к югу наводят тоску.

Вот и сейчас голубая даль быстро помутнела, а небо осталось светлым, и его холодное сияние, изливаясь на купы старых ветл, на пегую весеннюю землю придало бы ей еще больший неуют, если б рядом с шалашом не трещал веселый костер. Охотницы, работая, разогрелись, поснимали с себя лишнюю одежду, хлопотали у огня. Дед Зосима, кряхтя, поднялся, сказал Вассе:

— Пока, молодка, то да се, пойдем-ка с тобой, авось добудем живности какой ни есть на похлебку…

Васса взяла ружье, зарядила. Направилась к воде, мерцавшей черно-сине за уступом песчаного косогора.

— Ты соображай, дочка, туда, за мысок, во-о-он, где ивы, там самое утиное место. А я подамся к болотине, может, пофартит гусака тюкнуть.

Васса осторожно, как учили ее ходить партизаны, приблизилась к зарослям ивы. Вот и вода проблеснула. А там что? По темной глади едва приметно двигалась какая-то белая масса, словно островок плавучий. Васса прислушалась. Оттуда раздавался гортанный свист и громкий, как бы недовольный шепот.

«Вот она, живность! Да как много! — Васса подняла ружье. — Гуси или утки? А, не все ли равно! Это еда для детей, еда для изголодавшихся артельщиц, утомленных тяжелым переходом».

В этот момент подвижное белое пятно выплыло из черной тени, лежащей на воде у прибрежных кустов, и распалось. Птицы почувствовали близость человека и стали поспешно удаляться. Еще можно стрелять, наверняка можно уложить полдесятка, но Васса опустила ружье.

— Лебединое озеро… — прошептала она, глядя зачарованно вслед уплывающим птицам.

Васса вздохнула и повернулась к ним спиной. В это время вдоль берега промелькнула пара каких-то птиц, но Васса не подняла голову. Зато дед Зосима не сплоховал, ударил дуплетом. А когда Васса вернулась на стоянку, женщины уже разделывали ощипанного и выпотрошенного дедом гуся.

Пока на костре кипело варево, охотницы выложили свои припасы на дерюжку, дед из своего мешка достал бутылку самогонки, плеснул женщинам в кружки, сказал торжественно:

— С хорошим полем вас, дорогие охотники! Чтоб промысел ваш был удачным и богатым.

Выпили, морщась и вздрагивая. Суп с гусятиной съели до дна, напились чаю, заваренного из липового цвета, и стали укладываться — в здешних местах заря с зарей встречается, скоро вставать. Дед Зосима, протянув к огню ноги, закурил самосаду, сказал:

— Спите, бабоньки, а я ужо посторожу.

— От кого стеречь-то? На полсотни километров живой души в округе не сыщешь…

— Живой души, может, и не сыщешь, а вот косолапый враз тебя сыщет…

Женщины сразу уснули, а дед сидел, подкладывая в огонь сушняку, слушал, как потрескивают сучья и думал о своем сыне, воюющем где-то с врагом. Из сумрака шалаша ему временами слышались вздохи, голоса, нежно зовущие кого-то во сне…