Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды

На том мы и порешили. На следующий день я проводил Вассу, уезжавшую к себе в Березово, и сына, который отправлялся к ней погостить на две недели оставшегося отпуска.

Следствие по делу Варухина продолжалось, и чем больше подробностей выявляло оно, тем полнее открывалась глубина падения этого человека, чудовищная тяжесть его злодеяний, среди которых присвоение чужого имени и чужой славы было лишь одним из штрихов на черной совести негодяя.

Показания Варухина пролили, наконец, свет и на то, что оставалось тайной более четверти века…

Уже третью неделю отряд Коржевского идет ускоренным маршем на северо-запад. Боевое задание — крайне срочное и важное, хранящееся командованием в глубокой тайне. Даже писарь Варухин, читающий почти все секретные документы, и тот лишь смутно догадывается о цели рейда. Партизаны торопятся, идут лесами, питаются сухарями да консервами, пьют сырую воду — разведение костров строжайше запрещено — и все же двигаются медленно. Приходится действующие дороги тщательно разведывать, обставлять охраной, и только тогда партизаны пересекают их с оглядкой и чуть ли не бегом.

Только в зеленом сумраке чащоб люди чувствуют себя немного свободней. Лес разнородный: то тянутся белостволки березы, то тревожно шумят верхушками осины, млеющие на солнце, зато старые сосны укрывают дороги так, что никакой фашистский «хеншель» ничего не заметит, если даже пролетит над самыми кронами. Глушь, сырой мрак, комары… Не шли, а пробирались гуськом по извилистым, не хоженным с начала войны тропинкам. Опытный разведчик Максим Костылев умудрялся находить дороги по приметам, которым учил его дед Адам: по низкой, квелой поросли малины, по высокому будылью вонючего журавельника, который вымахивал на целине обычно по грудь.

Сегодня Максим ехал верхом впереди отряда, сверяя маршрут по карте. Его догнал ординарец Коржевского, крикнул: «К командиру!» — и умчался обратно. Максим свернул с дороги и, пропуская мимо себя партизанскую колонну, подъехал к Коржевскому, козырнул:

— По вашему приказанию…

— Ты что эту чертову тропу выбрал? — напустился на него командир. — Не кусты, а колючая проволока! Всю бороду повыдрал. Идти невозможно. Так мы до морозов будем тащиться. Давай ищи дорогу пошире, получше.

— Товарищ командир, широкие, хорошие дороги не для нас… Там немцы. А для расчистки их от немцев моего взвода не хватит.

— Людей не дам, а другую дорогу ищи!

Максим, огрев коня плеткой, умчался вперед, кланяясь хлещущим по лицу зеленым веткам.

Лес и лес. Нетронутый, вековой. Пологие холмы переходят в низины, по низинам — болота, покрытые мелким, продутым ветрами осинником. Пока огибали болото, прошло полдня. Теперь надо наверстывать время.

«И когда закончится этот сумасшедший кросс по пересеченной местности?» — вздыхал Варухин. Он чувствовал себя так, как в те дни, когда шел с группой десантников Афанасьева. Усталость валила с ног, колючие кустарники кололи, раздирали в кровь руки, сухие иглы хвои сыпались за воротник мокрой от пота куртки. Варухин поеживался, почесывался и, сознавая собственное бессилие перед трудностями похода, раздраженно ругался. Идет, задыхается. Опять не заметил лежащую поперек дороги суковатую лесину, зацепился ногой, упал. А рядом товарищи над ним смеются. До слез обидно. Пошел дальше осторожнее, обходил сучья, отгибал ветки, хлещущие по лицу. Чем выше лимонное солнце, тем жарче в лесу, тем сильнее хочется пить. Воды кругом — хоть топись, а не напьешься: ржавая, горькая, лесной смолой пропахшая, да и добыть ее нелегко. Берега болот топкие, хлябь, зеленые мхи да синие окошки трясин.

Варухин жевал влажную зелень можжевельника, высасывал влагу, как учил когда-то лесовик дед Адам. У можжевельника, говорил он, острый дух и горький вкус, зато пососешь его — и есть не хочется. Так проходили день за днем Так и ныне. К вечеру жара спала, отряд остановился на ночевку в густом березняке. Откуда-то потягивает земляничным душком, звенят птицы. Темнота густеет, всходит луна. От ее света синеватая поляна покрывается паутинным узором.

Подостлав под себя куртку, Варухин ложится на спину, укрывается плащ-палаткой и, спасаясь от зудящего комарья, закрывает лицо трофейным батистовым платком. Раньше это был не платок, а немецкая тактическая карта. На нем и сейчас, после многократных стирок, хорошо видны голубые извивы речки, зеленый массив леса, пучок дорог. Накрахмаль, отутюжь — и опять тебе карта. Варухин шевелит носками сапог, успокаивается, постепенно перестает ощущать зуд комаров, и к нему приходит чудный сон. Он видит бледнеющее небо, черные шапки сосен постепенно зеленеют, а вода озера из синей делается розовой. В ней четко отражаются березы, осины, а вдали сквозь дымку видится островок среди Маврина болота, густые кусты. Вот кусты шевельнулись, показался Байда, вышел на берег, остановился. Вдруг рядом с ним, осыпанная росой, возникла Васса. Закинула за голову руки, поправляет волосы, потом раздевается и входит в голубую воду. Васса плещется, счастливо смеется. На плечах ее искрятся брызги. Затем она не спеша, словно священнодействуя, намыливает волосы, руки, разбухшие груди, и вот — ныряет, сверкнув крепкими стройными ногами. Вынырнув, медленно плывет… Вот она уже на берегу, стоит на траве, вытирается…