Софья Черняк - Луч во тьме

Григорий чувствовал себя ограбленным. У него украли его Киев. И он поклялся: «Все силы отдам вам, киевляне, чтобы вы могли выстоять».

Есть в Киеве улица, к которой Кочубей и близко боялся подойти, — Пироговская. На ней он жил, на ней июньским утром 1941 года впервые услышал слово: война… Ушел из дому, оставив на столе невычитанную после перепечатки диссертацию. Может, она и теперь там лежит?

Однажды Кочубей не выдержал. Как будто ноги сами понесли его на Пироговскую. Он шел по руинам. Эти горы битого кирпича и камня были когда-то зданиями Крещатика, Прорезной… Вот улица Ленина. Театр русской драмы. Академия наук. Вот и опера, обшарпанная, чужая. За нею угловой семиэтажный дом одной стороной на улицу Ленина, другой — на Пироговскую. Парадная дверь забита. Что там теперь за окном на первом этаже?

А что, если зайти, разыскать дворничиху Татьяну, попросить ключ, который передал ей на хранение? «Не делай глупостей, Кочубей!», — как будто сказал кто-то сзади. Обернулся — никого… Но он послушался этого внутреннего голоса: рисковать нельзя, а тем более без нужды. Бросив еще раз взгляд на окно, так манившее его, Кочубей отправился туда, где его ждали в шесть часов вечера…

Организация имеет теперь пятнадцать конспиративных квартир, где можно встретиться с товарищами, поесть, помыться, переночевать. Но пользовался Кочубей не всеми. Квартира, куда он сейчас направился, была одной из надежнейших. Он чувствовал себя в ней как дома, хотя…

Красная площадь, 9. Обыкновенный двухэтажный дом, каких много на Подоле. В левом крыле — штаб немецкой дивизии. Здесь с утра до ночи суета — подъезжают и отъезжают машины, из окон доносится стрекотание пишущих машинок, чужая речь, а у ворот круглые сутки часовой с автоматом.

Кочубей подошел к часовому:

— К пани Омшанской… Разрешите?

Часовой молча кивнул головой. Кочубей нырнул во двор.

Что подумал часовой, пропуская Григория? Может, еще один гость к этой веселой пани, из квартиры которой часто доносятся песни, музыка. Пани музицирует, она любит мужское общество… Ничего не поделаешь: надо жить да еще двух детей прокормить. У пани же нет мужа. Между прочим, обществом этой красавицы-украинки не брезгует даже сам лейтенант Викерн — адъютант полковника Глюка. Часовой с каменным лицом частенько видит, как лейтенант останавливает Омшанскую и подолгу весело беседует с ней.

А Кочубей в это время думает: «Кажется, мы выбрали удачное место для конспиративной квартиры. Работаем, как говорится, под охраной немецких часовых…»

Пани Омшанская, она же Мария, с которой мы уже встречались на бирже труда и на вокзале, была дома.

Григорию предстояло встретиться у нее с человеком, которому Руководящий центр парторганизации намерен поручить создание подпольной группы на 49-м километре Житомирского шоссе. Возможно, придется ждать этого человека день, два, а то и вовсе не дождаться: путешествовать сейчас очень опасно.

По Житомирскому шоссе бредет маленький, изнуренный человек. Рядом степенно шагает солидный, с длинной бородой и подсмоленными махоркой у сам и, пожилой человек в поношенном комбинезоне.

В руке маленького узелок. И пусть кто угодно проверяет его содержимое. Маленький был сапожником, в узелке у него две пары женской обуви для обмена в Киеве на мыло, чай и другие продукты, которых в селе не достать. И документы у него в порядке. А если кто спросит, что за человек его спутник, то он ответит, что незнакомый — попутчик, пристал в дороге и идет себе. Все знают, что в дороге вдвоем веселее.

Путешественники идут молча. Каждый думает о своем. Бородач думает: не напрасно ли связался с этим маленьким. Но ведь просто так, с кем-нибудь железнодорожный мастер Юлиан Иванович Питюха не познакомит. К тому же он сказал:

— Этому парнишке можете доверить какую угодно работу, Николай Васильевич. Ручаюсь за него.

И вот они идут вдвоем в Киев: старик, в котором вряд ли кто узнал бы старого большевика Николая Васильевича Бойко, до войны руководившего крупным рыбтрестом, и комсомолец Толя Лазебный. В 1922 году в маленьком украинском селе Заваловке кулаки убили его отца, питерского кузнеца, участника революции 1905 года Никона Лазебного, которого сам Ленин послал на Украину помогать крестьянам укреплять Советскую власть. И матери своей не помнит он — рано похоронили ее, бедняжку. Вскоре и трое сестер одна за другой померли от голода. С тех пор Толик и пошел по жизни один…

Поздно Бечером путешественники остановились около покосившейся хатенки: