Николай Иванов - Разговор с незнакомкой

— Нету, дяденько доктур, никто не болет, — обычно докладывал он. Или в лучшем случае: — Тетенька Маланья Сударкина на той неделе животом маялась, дак прошло все.

— Ну-ка, веди меня к этой Маланье, — хватался Александр Дмитриевич за локоть мальчишки.

— Дак в поле ж она, на току…

Александр Дмитриевич и сам не раз и не два обошел два порядка похожих друг на друга, крепких осанистых домов-пятистенок. На редкой завалинке можно было увидеть млеющего на солнце старичка. Даже детей не видно и не слышно. Все в поле. Страда.

Он уже не ждал никого и заготовил впрок отчет о своей практике, уместившийся на половине страницы. И вдруг… Был знойный, каленый полдень, тишина. Все живое от жары, от пекла попряталось по своим щелям. Все замерло. Александр Дмитриевич стоял посреди кабинета, смотрел на окно и дивился этому остановившемуся, точно в стоп-кадре, мгновенью. Раздался негромкий стук в дверь, тут же она распахнулась, впустив в кабинет волну жаркого воздуха, и перед ним предстал высокий, в паутине темных глубоких морщин сивый дед. Александр Дмитриевич растерялся, еще не веря своему счастью. А дед поставил в угол у порога посох и поклонился. Александр Дмитриевич выдвинул стул, взяв деда под руку, усадил его, присел сам напротив.

— Слушаю вас, дедушка.

— А ты записывай, записывай, как положено…

Александр Дмитриевич машинально выдвинул на середину стола стопку серых бланков — историй болезней.

— Фамилия, имя?..

— Чего баишь?

— Зовут как?

— А-а… Тит я, Тит, значит. Прокопов сын…

Дед хитровато всматривался в Александра Дмитриевича серовато-зелеными блестящими глазками.

— Что беспокоит вас?

Старик недоуменно пожал плечами.

— На что жалуетесь, что болит?

— Эта… как ее, лихоманка. Трясет, вишь, как проснусь, так трясет. И чих берет по утрам, чихнешь, аж в пятки отдает.

— Раздевайтесь, снимайте рубашку.

Дед боязливо покосился на Александра Дмитриевича, но приказание выполнил, стянул с себя линялую и штопаную рубаху-косоворотку.

Александр Дмитриевич приложил к его груди фонендоскоп, послушал сердце, дыхание. Сердце старика билось четко и ровно, как метроном. Давление оказалось прекрасным, как у ребенка.

— Болели чем прежде? — спросил Александр Дмитриевич, записывая результаты обследования в историю болезни.

— Бог миловал, сынок.

— Так-таки и ничем?

— Заговоренный был с младенчества. От пули, от дурного глаза…

— А сколько лет вам? — спохватился Александр Дмитриевич, заметив пробел во второй графе.

— Лет-то? Дак… в рекруты попал двадцати годков в японскую, вот и считай.

Александру Дмитриевичу очень уж не хотелось отпускать старика, хотя он и поставил последнюю точку в анамнезе, и он спросил первое попавшееся, лишь бы продлить разговор:

— А родственники за границей есть?

— А как же. В этой, как ее… в Фергане. Сын у меня там с семьей…

Александр Дмитриевич улыбнулся.

— А ты, мил человек, Петяшке-то верно крючков привезешь или так, к слову сказал?

— Эт-то какому Петяшке? — Александр Дмитриевич, багровея, медленно поднимался из-за стола.

— Дак Петьке, внучка моего последышу. Посулил, говорит, крючков-от дохтур…

Александр Дмитриевич быстро вышел за дверь, в помещение маленькой аптечки, прислонился головой к стене и дал волю смеху. Вернувшись в кабинет, строго спросил старика:

— Ну, Тит Прокопыч, признавайся, придумал насчет лихоманки-то своей, сочинил?

Старик, уличенный, как мальчишка, потупился, опустив голову, уставился в щербатую щель между половиц. Затем, помолчав, облизал губы и выдохнул, не поднимая головы:

— Взял грех на душу, попутал бес. А все Петяшка, лихоманка его забери…

Александр Дмитриевич открыл стеклянный шкаф, достал из него небольшую колбу, налив в мензурку бесцветной жидкости, разбавил водой и протянул старику.

— Выпей-ка, дед…

Старик зажмурил глаза и замахал на Александра Дмитриевича костлявой своей рукой. Потом приоткрыл вдруг один глаз и заинтересованно посмотрел им на мензурку. Александр Дмитриевич приблизился.

— Выпей-выпей, Тит Прокопыч, не бойся…

Рука старика нерешительно протянулась к мензурке, приняв ее, поднесла к носу и тут же в одно мгновенье опрокинула в рот.

— Кх-хах! Вот это по-нашему…

— Запить водой надо.

— Ни-ни, так оно… чувствительней.

Через минуту дед разговорился. Александр Дмитриевич узнал, что он участник трех войн, что имеет два Георгиевских креста и в гражданскую войну один из первых получил награду от Советской власти. Что же касается Великой Отечественной, то тут, по его словам, ему крепко не повезло: «Наложили бронь по возрасту», и все четыре года он был уполномоченным по хлебу, но медаль в конце войны все же получил. Многое узнал Александр Дмитриевич и о жизни села, об односельчанах, из которых не меньше половины носили фамилию Соболевы — такую же, как у деда.