Яков Лович - Враги

Полунин увидел здесь каких-то знатных китайцев в формах, музыкантов Китаниных, артистку Липочку Лабунскую, только что приехавшего тогда на Дальний Восток опереточного премьера Розена, балерину Лихачёву, балетный дуэт – Серов и Манжелей, певца Кармелинского, артисток Битнер и Орловскую, певиц Реджи и Садовскую, борцов Алёшу Кельцева и Пожелло, поэта Сергея Алымова, сатирика Макса Арского, какие-то группы, сцены из опер, виды Харбина.

По кабинету были расставлены стулья, кресла, этажерки с книгами и кипами старых газет. Всё это находилось в состоянии хаоса. Полунин поморщился: он ещё не знал, что этот хаос – спутник едва ли не всех редакций мира.

Редактор вошёл в кабинет быстрой, энергичной походкой. Полунин увидел полного человека, лет сорока, с высоким, лысым лбом, гладко выбритого, похожего на актёра.

– Здравствуйте. Садитесь. Вы написали хороший рассказ. Вы не работали раньше в газетах?

– Нет, не работал.

– А нет желания?

– Есть.

– Вы бывший офицер? Вы сообщили нам в письме, приложенном к рассказу, что служите в библиотеке Бодиско. Я навёл у него справки относительно вас. Он аттестует вас как дельного, интеллигентного человека, идейного противника большевизма. Такие люди нам нужны. Я могу предложить вам место выпускающего.

– Выпускающего? А что это такое? – замялся Полунин. – Я, признаться, ничего не понимаю в газетной технике.

– Это тот, кто выпускает газету, делает её.

– Но я никогда не делал газеты…

– Не важно! Не боги горшки обжигают! Научитесь. Вы хорошо пишете, у вас есть слог. Итак, подумайте. Даю вам два дня. Принесите что-нибудь ещё написанное вами. А теперь идите в кассу, получите вашу премию за рассказ. Надеюсь, что это будут не последние деньги, которые вы заработаете у нас. До свиданья.

Газетная работа захватила Полунина. Он долго бродил ощупью, впотьмах, постигая тайны газетного искусства, с головой уйдя в этот новый, незнакомый мир, пряный, дурманящий, как сладкий яд, полный борьбы, успеха и поражений, разочарований и надежд. Он ясно почувствовал, какое значение имеют те газеты, которые боролись с большевизмом, он видел, что они поддерживают бодрость в эмиграции, веру в будущее, сколачивают, связывают эмиграцию, организовывают её, помогают жить.

Не всё нравилось ему в системе работы, хотелось усилить, заострить эту борьбу. Но ему объясняли, что газеты работают на чужой территории, что нужно быть осторожнее и иногда согласовывать свои действия с действиями хозяев страны.

В те времена было с кем скрестить оружие на поле газетной войны. У большевиков работали такие талантливые люди, как поэт Леонид Ещин, или фельетонист Шейнфельд. С ними яростно сражались Шипков, Полишинель, позднее поэт Арсений Несмелов. Время было горячее, боевое. Бессильная, разрозненная эмиграция ничего не могла выставить против наступающего большевизма, кроме перьев своих журналистов.

И Полунин очень быстро почувствовал, что именно на этом фронте борьбы он может принести наибольшую пользу, пока не пришло ещё время вспомнить старое и взяться за винтовку. Этого времени жадно ждали, и все поглядывали в сторону Дайрена, где жил взявший из рук поверженного адмирала Колчака меч борьбы атаман Семёнов. А он звал к терпению, к душевной закалке, к бодрости, к подготовке, но говорил, что сроки ещё не пришли.

Газетная работа познакомила со многим тем, чего он раньше не мог знать. Он увидел бешеную тайную и явную работу большевиков, он знал теперь в лицо многих советских агентов и провокаторов, его учили, кого нужно остерегаться и за кем следить, чтобы вовремя парализовать вредную работу, разоблачая её на страницах газет.

Полунин почувствовал себя на передовых позициях явной и тайной борьбы. Он научился встречаться с разными, иногда подозрительными людьми, если это нужно было для газеты; научился пить, не пьянея, говорить, не выдавая своих мыслей, слушать, не говоря. Это была интересная, напряжённая, захватывающая жизнь, и Полунин отдался ей со всем пылом и огнём молодости.

Он видел могущество большевиков в Харбине, видел, как они не останавливаются ни перед никакими средствами – и меньше всего перед тратами денег на свои цели. Но он видел и их слабость. Он видел, как даже самые ответственные из них, попадая в Харбин из голодного советского «рая», набрасывались на еду, на одежду, на развлечения, на магазины, на кабаки, как они, по советской терминологии, «разлагались». Пьяные дебоши, скандалы, драки с участием советской консульской и железнодорожной «аристократии» были обычным и частым явлением.