Яков Лович - Враги

– Очень высокий? Голубые глаза? Довольно красивый?

– Очень высокий, глаза голубые, видный парень.

– Он! Конечно, он! – воскликнул Полунин. – Он и в Благовещенске много дел наделал, много людей побил. Ну, больше не надо об этом говорить… Не плачьте… Надо о живых думать, Анна Алексеевна. Из девочек хороших людей сделать. Вот Ольга у вас, я вижу, разумная, рассудительная девочка. Подрастёт, а там, даст Бог, и в Россию поедем, замуж выйдет за хорошего русского человека.

Анна Алексеевна вздыхала и приветливо уговаривала Полунина бывать у них как можно чаще.

– Одни ведь вы, Сашенька – уж позвольте вас так звать, мальчиком вас знала. Потеряли мы дорогих своих людей – так хоть вместе будем на чужбине держаться.

Полунин обещал бывать чаще. Анна Алексеевна оставила его ужинать. Он познакомился с Григоренко, и оба понравились друг другу. Когда же он помог Наде решить арифметическую задачу, а Ольге объяснил геометрическую теорему, он завоевал и сердца обеих девочек.

Слова Бодиско, что нужно попробовать свои силы в газетах и что перо не менее могущественное оружие, чем меч, крепко запали в душу Полунина. Как раз в это время одна из харбинских газет «Сигнал» объявила конкурс на лучший рассказ из эмигрантской жизни. Полунин написал рассказ и послал его в редакцию «Сигнала», без особенной надежды на успех. Но рассказ был напечатан среди других конкурсных рассказов. Голосовали читатели с помощью специальных купонов. Через неделю Полунин, не веря своим глазам, прочитал, что его рассказ получил первую премию в пятьдесят рублей. В заметке говорилось, что победителя просят зайти к редактору.

Не без душевного трепета Полунин отправился в редакцию «Сигнала». Это была не очень серьёзная газета, но живая, бойкая, откликавшаяся на все злобы дня и – что было самым главным для Полунина – непримиримо антисоветская.

Идя в редакцию, Полунин смутно надеялся, что редактор вызывает его с целью дать ему какую-нибудь постоянную работу. Полунин попал сначала в контору газеты, и хорошенькая барышня-брюнетка сказала ему, что сейчас редактора нет, но что он скоро будет, и предложила Полунину подождать. В это время в контору вбежал невысокий, чуть сутулящийся молодой человек в пенсне. Он прислушался к разговору Полунина с барышней и сейчас же подошёл к Полунину.

– Вы автор премированного рассказа? Очень приятно. Я сотрудник «Сигнала» Педашенко. Редактор просил вас подождать у него в кабинете.

Они прошли в большую, тёмную комнату, где на письменном столе горела лампа, несмотря на то что был ясный солнечный день. Педашенко ушёл, сославшись на срочную работу. Полунин остался один, сел в мягкое кожаное кресло и с любопытством огляделся.

Лампа под зелёным абажуром, на высокой подножке, бросала яркий сноп света на письменный стол. Едва ли кто-нибудь мог оспаривать, что на столе был полный беспорядок, мало того – хаос. Лежали растрёпанные, разрезанные вдоль и поперёк заграничные газеты, ещё так недавно выброшенные типографскими машинами Парижа, Лондона, Берлина, Нью-Йорка.

Ярко и заманчиво пестрели обложки журналов. Валялись смятые оттиски от гранок – длинные бумажные ленты, захватанные руками наборщиков, хранящие следы их пальцев, выпачканных типографской краской. Торчала из стаканчика дюжина карандашей – чёрных, синих, красных. Ни одним из них нельзя было писать, потому что их острия – все без исключения – были поломаны и искрошены. Несколько ручек без перьев и лишь одна с пером – видимо, последнее прибежище, последняя отрада для человека, который что-то хочет написать, что-то исправить, где-то расписаться.

Две чернильницы. В одной из них чернила когда-то были: это было видно по засохшим бурым следам. Во второй – склад для каких-то булавок, кнопок, скрепок. Пресс-папье с обрывками промокательной бумаги – измочаленной, пропитанной чернилами, непригодной для своего назначения. Сверху, как осенний сад листьями, весь стол был посыпан бланками, счётами, заказами, текстами объявлений, ведомостями и т. п. Точно часовой, торчал настольный телефон с очень строгим и солидным видом. В углу другой – видимо, для внутреннего соединения.

Большая комната была освещена ещё люстрой на потолке, в которой не хватало лампочек, а некоторые не горели. В углу комнаты был камин с полками над ним, заставленными, точно рядами солдат, множеством портретов и карточек. Полунин встал и подошёл к этим карточкам. Здесь были и музыканты, и опереточные примадонны, и балерины, и официальные лица, и артистки, и куплетисты, и певцы – все те, кто по роду своей деятельности тесно жмутся к газете, жаждут шума, рекламы, рецензий.