Яков Лович - Враги

– Ты вот что, сморчок, – взял мужичонку за нос и крепко, до слез, сдавил Фролов. – Это моя жена будет. Она мне полюбилась, хорошая. А потому – ты мне за неё отвечаешь. Если кто к ней полезет – пулю в лоб. Скажи, что Фролов приказал. Если прозеваешь, или что – измочалю, живьём сожгу, по косточкам разберу. Понял?

Зашевелился, полопался, прошёл лёд. Унесло его в море. Река заблестела, заиграла. Кое-где на высоких сопках, по правому берегу Амура, как будто зазеленела напротив Николаевска травка. Повеяло теплом, весной, хотя ещё лежал по сопкам снег – с тех сторон, которых не хватало своей огненной рукой солнце.

Забеспокоился партизанский штаб: в Татарском проливе видели дымки, должно японские военные суда. Нужно было уходить, бежать, пока не настигла рука Немезиды. Тряпицын начал подготовку к эвакуации на Керби.

А пока что в городе царствовал ужас. Избиения продолжались. Людей, как баранов, выводили на Амур, сажали в баржи и кунгасы, вывозили на середину Амура и здесь кололи штыками, рубили шашками и топорами, били по голове колотушками для рыбы и сбрасывали в воду.

Каждый обыватель считал себя обречённым. Избивали сотнями – днём и ночью. Врачам, фельдшерам, аптекарям не давали прохода:

– Дайте яду! Умоляю – яду!

В тюрьме перебили пленных японцев. Ночью перебили там же русских. Но тюрьма снова наполнилась. Людей жгли, топили, резали, пороли, кромсали, отсекали живым руки и ноги, вбивали гвозди.

В казармы взяли девушек-гимназисток. Изнасиловали и большинство убили. По распоряжению Нины Лебедевой выдавали из тюрьмы женщин и девушек партизанам – на потеху. Ловили женщин по городу, предъявляли мандаты и уводили женщин к себе в казармы. Потом – на Амур.

Убивали детей. Привязали одной женщине четверых ее маленьких детей – по одному к каждой руке и ноге – и утопили всех пятерых. Били детей из того соображения, что мало молока и кормить их нечем и, кроме того, с детьми будет трудно в тайге, во время отступления на Керби.

Тряпицын сказал, что оставит японцам пустыню – без жилищ и без людей. Город замер, видя, что пришёл последний час и пощады никому не будет.

Сидя на гауптвахте, Николай Иванович знал от стражи, что творится в городе. Он узнал, что перебиты его друзья Налётовы – отец, мать и сын двадцати лет. Знал, что погибла вся семья Райцыных – включая девочку девяти лет. Старшая из дочерей Райцына была изнасилована партизаном Рыжовым, а на следующий день её заставили петь в партизанском театре. Она погибла со всей семьёй. Узнал, что погибли трое из семьи Нетупских – мать и две дочери.

Многое другое услышал Николай Иванович, от чего раньше пришёл бы в ужас. Не пришёл в ужас теперь и от того, что камера, в которой сидел, была забрызгана по стенам кровью. Лужи застывшей, гниющей, но ещё липкой крови были и на полу. Николаю Ивановичу теперь было всё равно. Он понимал, что обречён и хотел только, чтобы всё совершилось скорее. И ещё было желание – но не очень острое, к его собственному удивлению, – увидеть в последний раз семью. Но он понимал, что это невозможно, знал, что никогда ему не увидеть ни Анны Алексеевны, ни Тамары, ни Оли, ни Нади.

За ним и за другими пришли ночью. Связали руки, с ругательствами вывели во двор, потом целой партией, как баранов, повели на Амур.

На берегу к нему подошёл партизан – высокий, крепкий человек, от которого сильно несло спиртом,

– Золотые – очки-то? – ткнул он пальцем в пенсне Николая Ивановича.

– Оправа золотая.

– Скидывай!

Николай Иванович снял пенсне, покорно протянул партизану. Тот сунул стёкла в карман армяка.

– Ну, иди!

Ничего не видящий, натыкающийся на других обречённых, Николай Иванович совершенно спокойно взошёл на баржу и только подумал, когда получил подгоняющий удар по спине толстой резиной:

– Диктатура пролетариата…

Там, на середине Амура, под яркими звёздами, мерцающими в бездонной синей глубине неба, покорно, как и все, получил очередной равнодушный удар колотушкой по голове, и, потеряв сознание, упал в воду.

– Товарищ Морозов, – гневно говорил в трубку телефона Фролов, – я же просил Синцова не убивать! Это отец моей жены! Сволочь вы, товарищ Морозов, слова не держите!

– Кто их там разберёт, – отвечал лениво и равнодушно Морозов. – Я звонил на гауптвахту, говорил. А шпана его ночью прихватила, заодно со всеми. Надо будет кое-кого там выпороть, чтобы приказы слушали. Да вам чего, товарищ Фролов, жалеть-то? Меньше возни без папаши. На кой он вам черт? Дочка есть – и ладно.