Яков Лович - Враги

Снова луна – и посеребрённая ее светом, сверкающая скатерть Амура с раскинутыми там и сям, торчащими льдинами. И там и сям тёмные горы трупов. И около этих гор – согбенные фигуры мужчин, женщин – родственники убитых, ищущие своих. Опасливые взгляды на берег, где рыщут партизаны, слезы, рыдания.

– Черт их знает, где они мальчонку-то прикончили! – тихо бормотал Хромов, идя впереди Николая Ивановича. – Поди, до кучи-то не довели, отдельно где лежит, ближе к берегу. А может, в куче. Вон, пойдём к той.

Хромов уверенно зашагал к тёмной бесформенной массе на снегу.

Николай Иванович подошёл к трупам – и почувствовал, как зашевелились у него волосы и закружилась голова. Но оторваться от этой картины не мог. Увидел искажённые предсмертной мукой лица, проломленные черепа, распоротые животы, вывалившиеся внутренности.

Узнал жену рыбопромышленника Люри, в доме которых иногда бывал. Она лежала совершенно голая, с простреленной головой, густо покрытая штыковыми ранами. Узнал изуродованного инженера Курушина, машинистку земства, весёлую, бойкую Плужникову, владельца бани Квасова и его дочь Настеньку, служащую земства. Почти все женщины были голые, с ужасными и издевательскими ранами. У одной на распоротом животе лежал выкидыш.

Николай Иванович смотрел на эту огромную груду неподвижных тел, ещё недавно бывших живыми, полными сил людьми, весёлыми, смеющимися, думающими, любящими – и чувствовал, как истерический, сумасшедший клубок смеха готов вырваться из его горла.

– Диктатура пролетариата! – прошептал он, улыбаясь, сжимая в смертельной тоске ледяные пальцы. – Отдать всю жизнь мечте об этом царстве, об этом рае… Да один мой мальчик дороже мне всех этих проклятых бредней…

– Чиво вы? – оглянулся на бормотавшего Николая Ивановича Хромов.

– Ничего… так.

– Нет, не здесь, – озабоченно сказал Хромов. – Пойдём ближе к берегу. Видно, лень была тащить сюда, там укоцали. Пойдём.

От берега показалась большая, тёмная, галдящая толпа. Над ней торчали, колыхались багры, шесты.

– Плохо, Николай Иванович! Это китайцев гонят – трупы в пролубь сбрасывать. Партизаны с ними. Теперь шабаш… не позволят искать. Ещё подстрелят. Пошли на берег, да поживее! Не судьба, значит, мальчонку вашего найти. Где уж – вон их сколько навалено. Пошли.

Так и не нашёл, не посмотрел никогда в стеклянные глаза сына Николай Иванович.

Кончился неравный, безнадёжный бой горсти храбрых людей с озверелой, потерявшей человеческий облик, многотысячной толпой, спаянной воедино жаждой крови, насилий, грабежей и боязнью ответить за всё, если победят японцы. Воодушевляла на бой круговая порука, каторжный, неписаный закон – отвечать, так всем.

Затихли стоны и крики истерзанных, замученных, раздетых догола мирных японцев – всех этих прачек, парикмахеров, ювелиров, мелких торговцев, их жён и детей. Застыли разбросанные в «весёлом» квартале многочисленные трупы японок-проституток. Сгорели трупы консула Исиды, его жены и детей.

Исчезли сотни трупов русских, сброшенных теперь в проруби. Всё кончилось: партизаны торжествовали победу.

А на углу двух улиц, у забора, залитый кровью, умирал капитан Морита. Партизаны обыскали его, взяли бумажник, перерыли всё в нём, нашли карточку мальчика с чёрными глазами и бросили её так, что случайно прислонилась она к забору и, словно живые, следили теперь детские глаза, как смерть медленно тушила жизнь в этом истерзанном теле.

И именно в это самое время в далёком от Николаевска Абоши, на берегу японского Средиземного моря, в крошечном домике, из которого открывался ослепительный вид на игрушечные островки, разбросанные среди тёмно-синей воды, маленькая японочка в вишнёвом кимоно, с печальными глазами и фарфоровым личиком, подвела черноглазого мальчика к портрету отца, висящему на стене.

Отец был в полной военной форме, выглядел грозно, но глаза у него были добрые.

– Скоро весна, зацветёт сакура – и твой отец вернётся, Юзо, – сказала маленькая японочка. – Он много тогда расскажет нам об этих русских, среди которых он сейчас живёт.

– Да, я знаю, – сказал мальчик. – В Николаевске. Я нашёл на карте.

– Но давно, давно ничего нет от него. Говорили, что там опасно, что там большевики. Там много, много снега и очень холодно. И люди там злые.

Она печально улыбнулась и погладила мальчика по низко остриженной голове.

– Ты никогда не будешь военным, Юзо? Не уедешь от матери, не будешь волновать меня? Правда, Юзо?