Эрик Шабаев - Друг другу вслед

— Слезай, отдохнем. Ну их к бесу!

Во дворе ненадолго появился Пров Захарович, суховато покашливая, на мгновенье остановился у калитки, побрел в дом.

— Был человек, и нету человека, — молвил Кузьма, сидя на бревне.

— Зачем так-то? — прерывисто сказал Егорка.

— Цыц! Мал еще рот затыкать. Слушай, мотай на ус… Да-а-а. Богатство тоже не сахар, если вдуматься. Тем паче с такой пилой под боком… Ты ее раньше не видел, хозяйку-то. У-у-у! Простой люд не замечала, за версту нос драла. Как же, купецкого роду-племени, да и лицом бог не обидел. Выйдет из церкви, бывало, что твоя королевна заморская! — Кузьма закурил, всласть затянулся едким табачным дымом. — Ну, а сам вроде нас начинал, с батрачества. Потом с ней слюбился. Дальше — больше, ейные мать и отец на кладбище переехали, в тенек. Молодые вдвоем стали хозяйствовать. Дом — полная чаша, чего-чего нет: и кони, и коровы, и деньга в кубышке. А ей все мало, из материных обносков не вылазила, батраков держала впроголодь, одним словом. Да-а-а. Пронька совестливый жуть, — на дыбы. Ее обломать хватило сил, а сам засох. Как обо что-то ударился! Когда, боле полугода назад, единственный сын сгинул на Карпатах, он и вовсе…

В глазах Кузьмы вдруг вспыхнул суетливый огонек. Он поднялся с бревна, крадущейся походкой заторопился навстречу молодой снохе Прова Захаровича, которая сходила с высокого крыльца. Кузьма заступил ей дорогу, маленький, кривоногий, с редкой бороденкой, рассыпал угодливый смешок. Она равнодушной тенью скользнула мимо. Кузьма сбычась проводил ее взглядом.

— Стерьва! — сказал он, когда вернулся к зароду. — Плывет, не подступись, а про себя, поди, только об одном и думает… И еще о наследстве!

«Черт поймет-разберет Кузьму этого. То умница, то гмырь самый распоследний… — мелькнуло у Егорки. — Чем она ему не угодила, в конце-то концов?» Он привстал, качнулся, боком сел на сугроб.

— Ты и впрямь заболел, — донесся издалека обеспокоенный голос Кузьмы. — Говорил тебе вчерась — не скидавай зипун, с весной шутки плохи. Дуй в избу, как-нибудь управлюсь один.

Егорка лежал на полатях, укрытый овчинным тулупом, дрожал от озноба. Подошел Пров Захарович, худой, с бледно-серым лицом.

— Потерпи малость. Бабы готовят земляничный отвар. Выпьешь раз-другой, и никакой хвори… Ну, а с первым теплом — на заимку. Там, брат, вольготно, как нигде.

— Простите, дядя Пров…

— За что, дурачок? — дрогнувшим голосом справился Пров Захарович.

— Зарод не сметан…

— Почти готов, Гришка соседский помогает… Я бы и сам вилами подвигал, да вот беда — сердце не отпускает второй год… — И громко, через силу: — Эй, бабы, вы скоро?

— Сича-а-ас!

На Егорку накатывало зыбкое, огненными волнами, забытье… Откуда-то вплотную набегала на резиновых колесах островерхая башня, и с «галдареи», что прилепилась к ней, повелительно звал Мишка Зарековский… Нет, звал, но кого-то другого, светловолосый кузнец Игнат, а Васька Малецков сидел на веслах, и над бортом лодки вспухал кулак тетки Настасьи. «Вот тебе, каторжный!» — угадывалось по ее губам. Но удара почему-то не было, а было тихое, ласковое прикосновенье к щеке… Он вздрогнул, открыл тяжелые веки. У печи стояла сноха Прова Захаровича. Приподнимаясь на носках, она подала чашку с отваром, легонький ситцевый капот на ней распахнулся, и совсем близко от Егоркиных глаз затрепетала белая, девически округлая грудь.

Он прижался к дымоходу, замер, и лицо молодой женщины тронула слабая, с горчинкой улыбка.

На третий день стало заметно легче, особенно после бани, и ужинать Егорка спустился к общему столу. Хозяйка — по знаку мужа — подкладывала ему то кусок мяса, то студень, то шаньгу.

— Пропустим-ка для сугрева, сынок! — Пров Захарович весело пощелкал ногтем по графину с лимонной настойкой.

— Не надо бы приваживать к питью. Больно мал, — заметила хозяйка, подобрав тонкие губы.

— Разговоры! — коротко осадил ее муж.

— Этому мальцу шестнадцать лет. Продлись война еще немного, и пойдет в солдаты на те же самые Карпаты… Пей, Егор Терентьевич! — громко сказала сноха и сама с каким-то ожесточеньем опрокинула настойку в рот.

До чего ж околдовывает, ведет за собой покос в тайге! Вот, кажется, вся трава уложена валками до последнего лепестка, и дальше одна непролазная чащоба, где не то что человек — мышь не проскочит; но не поленись, шагни вперед, раздвинь березовые гривы, и перед тобой зазеленеют новые плеса, новые потайные уголки… Знай, коси!