Эрик Шабаев - Друг другу вслед

— Помяни, господи, душу вновь преставленного раба твоего!

— Помянет, будь уверен… — подал голос один из парней. — Тебя-то они за что, дедок?

— Пронька, внук, убег до Зверева, а я отвечай… Вы тоже, поди, прочь навострились?

— Ну, не-е-ет, нас теперь из города на буксире не вытянешь. У нас, дед, за Ушаковкой дела огромные…

— Знаешь, держи при себе! — одернул его Мамаев.

Час ли прошел, день ли, неизвестно, когда в подвал снова спустились надзиратели во главе с помощником начальника тюрьмы. Луч фонаря скользнул вдоль заиндевелых стен, выхватывая мертвенно-бледные лица, широко раскрытые на свет глаза.

— Собирайтесь!

Арестованные повскакали, торопливо поддергивали штаны, дрожащей рукой проводили по всклокоченным волосам.

— На выход!

Первым шагнул Мамаев, но точно рассчитанный удар свалил его на прелую солому. Вслед за ним грохнулся Егорка Брагин.

— Вы — двое — не торопитесь… Оказывается, красное семя, хоть и в школе Нокса обитаете! — глумливо сказал помощник начальника тюрьмы. — Решать о вас будет сам генерал Сычев. С предателями у него просто: или веревка на шею, или к заложникам, кои собираются на Байкал, в «гости» к атаману Семенову!

На этот раз увели всех: и очкастого учителя, и старика, и молодых ушаковских рабочих. Двое ждали выстрелов, но их почему-то не было. Видно, поиздевались и отпустили по домам, а может, перевели на новое место.

Егор сидел, окоченев, не попадая зуб на зуб. Шутка ли — столько часов пробыть на сквозняке, без сапог, в одной неподпоясанной гимнастерке. Хоть бы портянки оставили, на худой конец… Перегнувшись чуть ли не вдвое, чтобы не удариться о гулкий свод, Мамаев покрутился по тесному каменному «мешку».

— Двигайся, Гоха, двигайся, не то сгинешь… Эх! — Мамаев торкнулся плечом в дверь, отвалил прочь. — Угодили в мышеловку… Строилась на века, что и говорить!

Горестно-тупо глядя перед собой, Егорка сказал:

— Не думалось, не гадалось — в тюрьму… А рано утром — к стенке. — Он помедлил, добавил с безмерной тоской: — Сбил ты меня, Дмитрий Лукич, опутал по рукам-ногам…

— Жизнь сбила, чудак!

Но Егорка знай твердил свое:

— За что под арест? Мало ль кто к тебе заходил… Стало быть, хватай всех подряд?

— Леший тебя знает, Гоха. Будто и революции не было вовсе, и колчаковщина обошла далеко стороной, ничему путному не научила. Где ты спал, в какой берлоге?

— Чай, вместе солдат на мясорубку готовили, не один день.

— Верно, готовили. Ну, а в семнадцатом?

Улыбки старший унтер-офицер не увидел, мешала темнота, но ясно представил ее на бледном лице Брагина. И голос помягчел на какую-то дольку.

— В Вихоревке, у Пров Захарыча робил. На его заимке…

— Ага, у мироеда?!

— Зря ты на него, совсем зря… Все б такие были! — он глубоко вздохнул. — Иногда… встану с зарей, пораньше, а он тут как тут: чего недоспал, парнище? Мол, коней и коров поить надо, сенца подбросить, стряпке помочь!.. А он: кони с буренками потерпят, сынок… Иначе и не звал! С поля приеду, в горенку кличет, за стол с собой. Чего-чего, бывало, не нанесет хозяйка: и щи с мясом, ложка стоит, и студень, и шаньги, и кулага… — Егорка проглотил обильную слюну. — А по осени расчет справедливый, и даже сверх того. Ты закайлил три мешка ржи, а он: бери четвертый, сыпь-сыпь, да батьке с маманькой кланяйся!

— Ловкий был старикан, умел подъехать. Скажи, а прочие крепенькие миловали? Папаня Зарековского, к примеру.

— Всякое случалось, — тусклым голосом обронил Егор.

— То-то и оно, брат Гоха! И запомни, заруби на носу: это «всякое» не кончится до тех пор, пока вы, Брагины, какие есть на свете, не встряхнетесь, не протрете сонные глаза… Молчишь? Пора за ум браться, глядеть в корень, увязывать одно с другим.

— Чего увязывать — связанному?

— Ту же доброту Прова Захарыча с адмиральско-генеральскими порядками. Троица таких ласковых — и несколько голых волостей!

— Подзагну-у-ул!

— Ничуть, поверь. В особицу он, может, и неплох, твой благодетель, а все вместе они — от Вихоревки, Красного Яра и до Омска — та свинцовая плита, которая давит простого человека, не дает ему ни охнуть, ни вздохнуть… Поразмысли на досуге, больше я ничего не скажу.

— Короткий он, досуг-то. Завтра чуть свет… — он без сил привалился к липкой стене.

— Ну-ну, паря, ну-ну!..

— Тебе, в твои сорок, легко смерть принимать, а я… а мне… — Брагин замер, повернув голову и вслушиваясь. В коридоре топот многих ног, необычно громкий говор, чьи-то испуганные вскрики. Гулко резанул выстрел. — Все, за нами…