Олег Меркулов - Ради тебя

У него не мелькнула мысль, почему летчик вовремя не прыгнул с парашютом? Он знал: раз летчик не прыгнул, значит, сделать этого было нельзя — летчик мог быть ранен, или его машину расстреляли так низко, что парашют был бесполезен, и летчик тянул к своим и немного не дотянул, да и колпак на кабине могло заклинить, и летчик не смог его открыть — да мало ли что могло быть, и что было в войну с летчиками, как и с танкистами, и с пехотинцами, и с саперами, и со всеми, кто был на войне?

Брюки на левом колене промокли. Он захватил это место брюк обеими руками и, скручивая, отжал воду.

На дороге, разрядив и поставив шмайсер на предохранитель, он снова повесил его на плечо и пошел к деревне.

У околицы, возле длинной колоды, куда артиллеристы наливали из колодца воду, чтобы напоить лошадей, стояли сержант и двое солдат в фуражках с красными околышами и синим верхом, вооруженные винтовками образца 1891 года. Эти винтовки были в ходу еще в русско-японскую войну. В них вмещалось пять патронов, а длинный штык делал их неудобными в отчаянной сутолоке окопного боя или короткой стычке на этажах разрушенного здания — автоматная очередь в три пули доставала там вернее и дальше любого штыка. Эти ископаемые винтовки старые солдаты называли дудорагами и на переднем крае старались избавиться от них и раздобыть автомат, свой или хотя бы трофейный. В армии автоматов не хватало, и дудораг было много и на фронте, а тыловые части были вооружены только ими.

По фуражке и дудорагам он догадался, с кем имеет дело, но сержант его заметил, и он пошел, не сворачивая, к колодцу. Сержант и солдаты, делая вид, что не торопятся, подошли, когда он пил. Он держал ведро на весу, отчего шмайсер у него съехал на локоть и покачивался кружась.

— Как водичка? — спросил сержант.

Он отнял ведро от губ и, отдышавшись, ответил:

— Зубы ломит. Будешь пить?

— Нет.

Они не понравились друг другу, это было понятно сразу. Сержант щупал его кабаньими глазками, а он старался особенно не усмехаться.

— Далеко идешь? — как бы между прочим, спросил сержант.

Он знал таких сержантов. Коротконогие, с длинным туловищем и длинными руками, они хорошо приживались в запасных полках, в учебных лагерях, на пересылках — всюду, только бы подальше от действующей армии, и за пятнышко ржавчины на дудораге выматывали тем больше душу, чем ближе было начальство. Выслуживаясь, они были особенно свирепы с новобранцами, которые по глупости пытались им что-то объяснить или доказать. Но он-то не был новобранцем.

— Далеко.

— А все-таки?

— Военная тайна.

Ездовой перехватил у него ведро, опустил в колодец и стал придерживать руками раскручивающийся ворот. Ведро гулко ударилось дном об воду, ездовой дернул веревку вбок, ведро, булькнув, наполнилось, и ездовой завертел ручку. Ворот скрипел, как шестиствольный миномет во время залпа.

— Так. — Сержант кивнул, и черный узкоглазый солдат зашел ему за спину, а другой, совсем мальчишка, моложе Женьки, наверно, стал сбоку и не сводил глаз с его руки, которая держалась за ремень шмайсера.

— Бдительность? — спросил сержант, обдумывая, что с ним делать.

Нет, он не был новобранцем…

— Ага. Куда идти?

Ездовой хохотал, расплескивая воду себе на сапоги. Угомонившись, ездовой крикнул, когда они уже пошли.

— С документами железно? А то они тебе не простят эту самую бдительность!

— Железно! — крикнул он в ответ, обернувшись, и подмигнул.

Его отвели почти через всю деревню к дому с полуподвалом. У крыльца сержант постучал сапогами, стряхивая пыль, и пошел вперед, а мальчишка-солдат завернул за угол в сад.

В большой и чистой, прохладной от свежевымытых полов комнате под богом сидел командир заградотряда — лысый капитан со шрамом на лице. Шрам шел через левую сторону лба, рассекая бровь у внешнего ее края, оттягивая веко, отчего глаз косил. Шрам опускался по щеке до подбородка. Шрам был свежий, розовый, по сторонам его еще четко виднелись точки от скобок.

Над головой капитана чуть покачивалась от сквозняка лампада на медной цепочке. Желтый, величиной с тыквенное семечко огонек мигал. От лампады пахло хвоей и сладким. По обе стороны бога на стенах висели, как его распахнутые крылья, штук двадцать икон и иконок. Одни иконы были за стеклами в глубоких, как ящики для патронов, рамах, другие были плоскими. Над некоторыми иконами висели льняные вышитые полотенца. Справа от капитана, на столе, у торца стоял полуведерный самовар и тонко пел. Над его фигурным краном дугой были начеканены медали и надписи.