Олег Меркулов - Ради тебя

— Чтобы ты помнил обо мне, — объяснила Наташа. — Каждый раз, когда ты будешь смотреть время, вспомни.

Он хотел отказаться, но она даже не дала ему говорить.

У них было часа два времени. Конечно, за завтраком никто ничего не ел, Андрей Николаевич пил черный кофе чашку за чашкой. Андрей Николаевич был побрит, от него вчерашнего, пьяного, остались лишь мешки под глазами. Он был в чистой сорочке и темном галстуке. Он был почти тот же, что и до вчера. Только старее.

Наташа тоже была в темном: в глухом платье. Черная лента, туго стягивающая над лбом волосы, подчеркивала, каким бледным было лицо.

Наташа сказала:

— Ты пиши.

— Хорошо.

— Напиши, как только приедешь.

— Хорошо.

— У тебя есть конверты и бумага?

— Есть.

— Возьми авторучку.

— Хорошо.

— Ты ешь, тебе перед дорогой надо поесть.

— Я ем. — Он тоже не хотел есть, но ел, чтобы ничего не надо было говорить. Когда у человека полный рот, с него не спросишь разговоров.

Андрей Николаевич налил рюмки.

— По-русски это называется «посошок». Мы люди русские.

— Брик-брак! — крикнул Перно.

Они вздрогнули.

Наташа, положив ладони на край стола, смотрела между ними, как будто между ладонями было кроме скатерти еще что-то.

— Почему все так? Почему Колюшка?.. Почему мы должны разлучаться? Почему? Почему? Будь проклята эта жизнь!

Он как раз прожевал, проглотил и мог ответить:

— Будь проклята война.

Андрей Николаевич налил еще по рюмке. Рука у Андрея Николаевича дрожала, но он старался не пролить и наливал не по полной. Андрей Николаевич сходил на кухню, сварил новый кофе и, расставляя чашки, вздохнул, но тут же стиснул челюсти.

— Будь проклята жизнь, в которой есть война.

Пока Андрей Николаевич ходил на кухню, пока он ел, пока они так говорили и после того, как и Наташа выпила, она все держала ладони на краю стола и все смотрела между ними.

— Ты должен убивать их, — сказала она тихо, но ясно. Он перестал есть. Он не ожидал от нее этого. Это на нее было не похоже. Но она говорила это. — Ты должен убивать их. Ты должен убивать их. Ты будешь убивать их? Скажи?

На войну уходят не для того, чтобы делать что-то другое. Но он сказал:

— Да.

— Право на борт! — крикнул Перно.

Наташа поморщилась.

— Ты обещаешь?

— Да.

Наташа показала глазами на шмайсер.

— Из этого?

Он решил не брать чемодана — ну кто же на фронт ездит с чемоданами! — а мешок был полон продуктов и боеприпасов, и шмайсер приходилось везти так, на ремне, но это его сейчас не огорчало: теперь он ехал не в отпуск и не боялся, что к нему прицепится патруль. До завтрака в ванной он успел протереть насухо ствол, и шмайсер был в полной готовности. Он только проверил, как работает предохранитель. Предохранитель работал нормально.

— Да. Я к нему привык.

Наташа пристально рассматривала шмайсер, как бы стараясь оценить — а что это за оружие, насколько оно эффективно. Она даже слегка наклонилась, но он удержал ее, и тогда она отвела его руку.

— Я, наверное, тоже пойду на фронт. Я стреляю отлично, окончу какие-нибудь курсы снайперов, и тогда… как Людмила Павличенко.

Игорь и ее отец переглянулись.

«Ни в коем случае!» — сказал глазами Игорь.

«А как удержишь ее?» — спросил глазами Андрей Николаевич.

Наташа встала, и они так и не договорились глазами.

— Пора, — сказала Наташа.

В солдатском он не очень-то подходил к этой квартире. В солдатском он был тут посторонний, как полотер, или электрик, или дворник.

— Пора.

Уже перед тем как уходить, они минуту посидели молча.

От машины, которую хотел вызвать Андрей Николаевич, Наташа отказалась.

— Мы пойдем пешком. — Она взяла Игоря под руку. — Чтобы запомнить и эту дорогу. Мы пойдем через всю Москву.

Так они и шли до вокзала. Он нес на одной лямке вещмешок, на поясе у него висели магазины и гранатная сумка, ему приходилось то и дело козырять, а Наташа, держась за его локоть, шла чуть сзади на полшага. Она, повесив за плечо шмайсер, этим помогала ему.

Они ничего не говорили, кроме: «Пойдем этой улицей», «Перейдем здесь», «Ты не устала?», «Сапоги не жмут?»

На них смотрели с любопытством, на них оглядывались, но они этого не замечали, шагая не торопясь, но и не медленно, под позвякивание его медалей.

На маленькой станции, где от вокзала осталась лишь груда кирпичей, а в сквере, на изрубленных осколками деревьях, зенитчики натянули маскировочные сети, поезд остановился. Дальше дорога была взорвана, и эшелоны разгружались здесь.