Олег Меркулов - Ради тебя

— Пойдем, ополоснемся, — предложил шофер.

У родника, стянув гимнастерку вместе с майкой, шофер намылился до того, что на шее и на плечах у него дулись пузыри. Он крякал, обливаясь, а потом бешено растерся полотенцем.

— Благодать, а?

— Ага, — согласился Игорь.

Шофер завернул мыло в тряпочку и туго подпоясался.

— Говоришь, проехал Курскую, все до Москвы и был в Москве?

— И в Калязине.

— Слышал, тверской городишко. На Волге.

— Ты не оттуда?

— Нет. Я ниоткуда, я детдомовский.

— А, — сказал Игорь.

Шофер засмеялся.

— Ниоткуда и отовсюда. Вся земля родина. Согласен?

— Согласен! — крикнули от костра. — Хватит мыться: сорока унесет! Иди горох есть!

— Иду! — крикнул в ответ шофер. — Будешь горох? У нас его навалом: давеча при разгрузке уронили, стервецы, ящик. Так что рубанем по котелочку?

Он подумал, что впереди у него еще целые кухни супа-пюре горохового и отказался.

— Нет. Сегодня я без гороха.

— Как знаешь, — сказал шофер. — А зря.

Свежеумытый, он сиял и был похож на старшего брата Женьки — то же малокровное лицо, голубые глаза под белесыми ресницами, льняные волосы над невысоким лбом, большой рот с неяркими губами и круглый женский подбородок.

Позавтракав рыбными консервами, хлебом и чаем, Игорь проверил шмайсер и вставил магазин.

До дороги можно было пройти по опушке. Опушку хорошо прогревало солнце и продувало ветром, и прошлогодняя хвоя сухо хрустела под ногами. По хвое лазили козявки и жуки, и быстро перебегали ящерицы. Вдоль опушки полосой рос молодняк. Низкие, по пояс, сосенки стояли в своих гнездах на ровном удалении друг от друга. Сосенки были пушисто-колючими и клейкими от смолы. Война обошла их стороной: на полосе не было ни одной воронки, ни одного окопа. Сосенки тянулись вверх дружно, но, хотя солнце светило им пока одинаково, уже сейчас можно было заметить, что одни отстают, а другие перегоняют, к корням разно поступали земляные соки, да и в каждом семени отроду была заложена разница. С годами эта разница станет ощутимей — одни сосны вытянутся, наберут силы и, разбросав ветки, отнимут свет у тех, что отстали, и слабые деревья будут чахнуть в их тени.

Полоса кончалась у дороги. Дорога была старой, довоенной, у канав тянулись тропинки с подорожниками. Тропинки были утоптаны, не пыльные, и идти по ним было просто удовольствие. Шмайсер привычно оттягивал правое плечо, привычно тепло было под вещмешком, и привычно торжественно плыли рядом по одну сторону лес, а по другую поля. Ноги не торопясь меняли друг друга: толчок — опора, толчок — опора, раз-два, раз-два, раз-два. От куста до репейника, от него до смятой консервной банки, от нее к ромашкам, от них к вон тому бугру… Раз-два, раз-два…

Он шел и курил, или грыз соломинку и смотрел перед собой и вправо, на запад. На восток отсюда смотреть было бесполезно.

До второй деревни оставалось полчаса ходу, когда с запада, все нарастая, долетел рев. Прямо на него, но еще далеко, летели два самолета. Они летели странно: один совсем низко, хоть кидай в него камнем, другой над ним и на корпус сзади. Определить, чьи они, было не так-то просто, потому что солнце уже садилось и било в глаза, и он рывком перебежал к мосту, спрыгнул на берег ручья и, встав на колено, вскинул автомат. Земля у ручья была мягкая, колено ушло в нее глубоко, до воды.

Самолеты еще не долетели на выстрел, когда через прицел он угадал в них ИЛы. Они прошли близко — сразу за мостом, и он увидел, что один ИЛ здорово потрепан. Особенно досталось хвосту — рулям глубины и килю. Как раз по основанию верхнего луча звезды киль был срезан, наверно, из крупнокалиберного пулемета, отстрелянный кусок его самолет тащил на тросе как трепещущую зеленую картонку с красным углом. Звезда без верхнего луча на киле выглядела нелепо, безголовой, но и без этого луча она была звездой, опознавательным знаком своих.

Крыльям тоже попало — снизу ему были видны дыры в них и искореженная обшивка. Просто чудо, как крылья опирались на воздух: воздух проходил через них, как вода через решето.

Мотор этого ИЛа ревел до звона, видно, летчик держал его на пределе, но самолет все-таки снижался, будто скользил по нитке, привязанной одним концом к земле.

Уже вдогонку он мысленно крикнул летчику: «Давай! Давай!» и стиснул рукоятку шмайсера, словно помогая ему жать на рычаг газа. Потом он встал, чтобы лучше видеть, как самолеты уйдут за лес, и постоял, наклонив голову. Он услышал взрыв, когда самолет врезался в лес, и взрыв отдался у него в сердце. Еще несколько секунд гудел самолет, который прикрывал товарища, — летчик прощался с ним, кружась, но скоро гул, затихая, погас.