Олег Меркулов - Ради тебя

Тупиков взял у него директиву.

— Насчет тебя был разговор, но в кадрах знают, что ты ранен, и пока ничего не решили.

Первое ранение у Пономарева было не очень тяжелое, но ходил он с большим трудом — осколком ему задело икру. В штабе фронта он появился с разрезанным голенищем сапога, с палкой, которую ему вырезал из дубка башнер.

Командующий фронтом уделил ему всего несколько минут. Он интересовался, что было сильным в корпусе и что слабым у них. Дел у командующего было не то что по горло, а с головой. Во фронт входило несколько армий, и командовать ими на войне человеку, который год назад был всего лишь командиром дивизии, было непомерно тяжело.

Оставшись не у дел, Пономарев два дня ходил по Киеву. Этот очень красивый город сохранил только часть своей праздничности и нарядности. В него все съезжались и съезжались десятки тысяч беженцев, и улицы, парки, бульвары были забиты ими. На заборчиках бульваров и на кустах сушились пеленки и трусики, а под деревьями, полулежа и сидя, закусывали семьи, скатертями им служили газеты. На углах улиц беженцы продавали по дешевке вещи и толпились у магазинов и на рынках.

На Бессарабке вещи просто меняли на сало и масло. Босые деревенские торговки, одетые в домотканные юбки и блузки, укладывали в лубяные короба шерстяные отрезы, коверкоты, модельные туфли.

Беженцы придавали Киеву вид громадного цыганского табора, особенно цыганской была его привокзальная часть.

Там об серые стены вокзала разбивались многоголосые, и многоликие, многоцветные волны. Но на Подоле, на Печорске, на Смоленске строились баррикады, в цоколях угловых зданий рубили амбразуры, а грузовики везли в пригороды сваренные из рельсов противотанковые ежи.

Хотя рана начала гноиться и ходить стало совсем трудно, больше двух дней Пономарев бездельничать не мог. Он пошел к Тупикову, и Тупиков дал ему дело. Каждое утро перед Пономаревым высыпали горы немецких документов. Это были штабные карты, пачки писем, стопки солдатских книжек и офицерских удостоверений, приказы, распоряжения, всякие циркуляры. Вместе с офицерами он просматривал их, обобщал, и начальник разведуправления вносил данные в сводку, которая шла к командующему, Тупикову и в Москву.

Последний раз командующего фронтом Пономарев видел в лесу возле Пирятина, в сотне километров на восток от Днепра. Собственно, этого хмурого человека с большими подвижными бровями, нависшими сейчас над глазницами, как будто он прятал глаза под брови, он видел и еще потом — и в боях, и в минуту смерти, но потом это был уже не командующий фронтом, а просто высокого чина генерал без армий и связи со ставкой, это был генерал, который должен был ходить в контратаку как рядовой. Правда, штаб его и подчиненный ему штаб 5-й армии оставались с ним до конца, но они тоже занимались не тем делом, чем должны заниматься штабы — разрабатывать операции, руководить войсками, приказывать младшим и докладывать старшим, — штабы вместе со своим генералом отбивали атаки и ходили в контратаки.

20 сентября, без суток через три месяца войны, Пономарев помогал Тупикову жечь секретные документы. Они занимались этим горьким делом в небольшой рощице под полудетским названием Шумейково. Поперек роща просматривалась, но длиной была с версту, и под ее дубами, липами и кленами кое-как все-таки можно было спрятать остатки штабных машин, полдесятка орудий ПТО, несколько счетверенных зенитных пулеметов и роту броневиков — все, что у них осталось от 5-й, 21-й, 26-й и 37-й армий. Под липами и дубами сидело, лежало, ходило несколько сот человек. От этих лип до германской границы было восемьсот километров.

Накануне их небольшой ударный отряд — командовал им начоперотдела — отчаянными атаками пробил в нескольких местах кольцо. Через узкое горлышко можно было уйти к своим, но немцы не хотели упускать такую сладкую добычу, как штаб фронта и штаб 5-й армии, поднажали, раздавили заслоны на флангах, и боковины прохода сомкнулись.

Горстка очень храбрых и стойких солдат — большинство из них были политработники и командиры, — конечно, ничего не могла сделать против танковых дивизий.

А днем раньше по рации было принято последнее донесение из 37-й армии. Радист из Киева передавал: «… Противник занял Подол и район вокзала, его танки через Крещатик поднимаются на Печерск. Арсенал еще держится, возле капе идет бой, я ранен, позаботьтесь о наших семьях, позаботьтесь о семьях… все, все, все… Приема нет…»