Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Дымов, смотри! — кричу командиру. — Кажется, то, что ищем.

Командир поспешно толкает штурвал от себя, ставит на крен самолет. Мы делаем круг над маленьким полустанком, видим над водокачкою черный жучок паровоза, пестрые точки людей на перроне.

— Это они! — взволнованно тормошит мое плечо майор. — Надо поскорее садиться.

— Уже почти граница! — отвечаю я.

— Прицепят паровоз… И ускользнет, как ящерица, — гулко вздыхает майор.

Дымову все понятно без слов. Теперь он царь над нашими судьбами. Наша жизнь в его подчинении, достижение цели в его руках. Круг за кругом, отдаляясь от полустанка, бороздит наш самолет болгарское небо с риском залететь на турецкое.

Посадить самолет. А где? Под нами голубая рябь волн, мрачные валуны гористых отрогов, зеленая чаща садов. А светлые островки отмелей? Уж очень они малы, на них даже при самом точном расчете самолет можно посадить только «на пузо». Такая посадка почти гарантирует нашу жизнь, но наверняка выведет машину из строя,

Я хорошо знаю упрямую натуру своего командира. Он скорее отдаст свое сердце, чем искалечит верного крылатого друга. А что, если район занят фашистами? Как тогда уходить от погони, спасаться? На изувеченной машине путь к отступлению отрезан. Придется биться до последнего патрона в обойме и принять смерть вдали от родных и близких. Никогда еще близость земли не волновала нас так, как сейчас в долине реки Тунджи на турецкой границе. Самолет настойчиво кружится над приречной равниной. И недаром же штурмана называют глазами самолета. В зеленом разливе садов и леса я все же различил почти однотонное с ними поле. Красноватые головки клевера разоблачили его маскировку.

Самолет, словно чувствуя, что земля ему угрожает увечьем, не идет к ней на сближение, кружит над поверхностью поля. Только бы в траве не спрятался камень, валун, глубокая бороздка или яма. Самолет с разбега станет на нос и опрокинется на спину. Всех нас раздавит, как мух.

По лицу Дымова скатываются тяжелые горошины влаги. Что это — пот или слезы? Я уже видел однажды, как плакал мой командир. Кто же поверит? Такой мужественный, волевой, сильный мужчина, а рыдал, как ребенок.

Мы садились в разбитом немцами Минске — столице партизанской армии Белоруссии. Нигде в стране не было так много партизанских отрядов, как в Белоруссии. И больше всего мы летали к ним с Дымовым. 420 вылетов 420 смертей позади! Летное поле в Минске было ограничено после бомбежек. А второй пилот Воробьев в который раз упрашивал командира:

— Разреши мне, капитан… Прошу тебя… Очень.

— Так ведь поле-то пятачок, Саша…

— Сяду, Аркадий Григорьевич…

— Ну ладно, лейтенант, — сдался наконец Дымов. — Хорошо приземлишься, выпускаю тебя командиром.

Александр Воробьев посадил тяжелый самолет с крупным «промазом». Машина мчалась со скоростью курьерского поезда навстречу огромному зданию. Надо было сложить шасси, а пилот тормознул. Дымов спрыгнул на землю, посмотрел на изуродованное колесо, на раздробленное, врытое в землю крыло, упал на траву лицом и зарыдал…

Звенит на ветру сталь винтов, качает головками клевер, толчок о землю, еще толчок, мягко катится корабль по земле и останавливается.

Дымов вытирает пот рукавом, не выключая моторы, командует:

— По сигналу красной ракеты всем обратно в кабины!

— Все ясно! Порядок, — отозвался майор. Едва я спрыгнул на землю, он подошел ко мне. — Далеко от цели? В каком направлении двигаться?

— Километров двадцать, наверное, а может, и тридцать вот в том направлении, — и я указал рукою на юго-восток.

— Не опоздать бы… Не запутаться… — почесал щетинистую щеку майор.

— Проводником заберешь? — предложил я. — Точненько выведу.

Но Дымов закачал головой.

— И не думай… — строго сказал он мне. — Ты автомат хоть раз-то в руках держал?

— А зачем мне автомат? У меня пистолет, финка…

Тунджинскую тишь разорвал выстрел. И следом за ним послышался крик: «Немцы!»

И не один я, а все, наверное, заметили, как, прячась за прибрежными кустиками, к самолету бежали вооруженные люди в серо-зеленых мундирах. Наши автоматчики залегли вокруг самолета.

— В машину! — скомандовал Дымов. Он готов был тут же включить на полную мощность моторы и взмыть в воздух. Командир уже сидел за штурвалом, когда снова послышался крик:

— Братушки! Стрельба не можно! Свои мы! Болгары!

Не прошло и минуты, как мы, обнимая и целуя болгар, до слез радовались неожиданной встрече.