Владимир Рыбин - Холодный апрель

— В шесть часов поезд отходит! — крикнул ей вслед.

Она не обернулась и вообще никак не выказала, что услышала. Люди обходили ее, парни и девушки, мужчины и женщины, с сумками, с плакатами и вообще без ничего в руках. На Саскию оглядывались, но никто не предлагал свою помощь.

Еле отыскал он далеко впереди большую лысину Фреда, побежал догонять. Оглянулся на бегу и уже не увидел Саскии за толпами людей.

— Куда так торопишься? — запыхавшись, спросил Фреда.

— Ты хотел посмотреть? Расстояние немалое.

Он замолчал, все так же быстро шагая по обочине дороги. Что-то тревожное было в его молчании, в его спешке.

Дорога уперлась в колючую проволоку и здесь раздваивалась. На развилке стоял человек с мегафоном, кричал, чтобы люди расходились равномерно направо и налево. Фред повернул направо. Дорога была забита демонстрантами, люди стояли кучками и тонкими цепочками, взявшись за руки. Фред обходил эти группы лесом, и Александр, которому все хотелось рассмотреть получше, то и дело отставал и потом догонял Фреда быстрым шагом. Бежать не решался, чтобы не привлекать к себе внимания.

Проволочный забор состоял из трех колючих спиралей, положенных одна на другую и поднимавшихся выше человеческого роста. За ними, почти вплотную, стоял еще один колючий забор, на кольях. Дальше поднимался пологий склон, поросший все тем же сосновым лесом. Меж деревьев то тут, то там появлялись какие-то люди. Только остановившись и приглядевшись, Александр понял: американские военные патрули. В маскхалатах, с засученными рукавами, с автоматами в руках. Патрульные шагали размеренно, не обращая внимания на демонстрантов, но по их решительному виду было ясно, что они тут отнюдь не ради почетного эскорта.

Ракет не было видно, то ли они находились под землей, то ли где-то в другом месте. Александр хотел подойти ближе к проволоке, но вдруг увидел полицейских. Они стояли редкой бесконечной шеренгой возле самой проволоки, шагах в двадцати друг от друга, и никак себя не проявляли, одни мирно беседовали с демонстрантами, другие рассматривали свои ноги, словно впервые видели их. И если бы не одинаковая зеленая униформа да не тяжелые кобуры на поясе, их вполне можно было принять за «орднеров» — распорядителей, выставленных самими демонстрантами.

Он снова заспешил догонять Фреда, боясь совсем потерять его в толпе.

— Идите к нам! — позвали его из шеренги.

Он сделал вид, что не расслышал. Но вскоре опять остановился. Группа молодых людей громко пела под гитару о том, что люди — лишь шахматные фигуры в злой игре империалистов, что человек с человеком должны встать вместе и этой людской цепью связать ракеты, спасти радость человечества.

Фреда уже совсем не было видно. Это удивляло и тревожило. Почему все время уходит, оставляя его одного? Боится? Значит, ему, Александру, еще больше надо бояться? Подумал: не уйти ли подальше от греха? Вернуться к машине и там подождать Фреда. Но любопытство одолевало. Если уж столько прошел и на него никто не обратил внимания, то можно пройти еще немного.

Теперь он не торопился, шел, поглядывал по сторонам, стараясь не очень удаляться от движущейся, все время перетекающей с места на место бесконечной цепи демонстрантов.

Вскоре лес отступил от проволочной ограды и открылось огромное поле. Далеко впереди изгородь под прямым углом загибалась влево и там, в полукилометре от поворота, отсекала от чистого поля огромную толпу, растекшуюся до крутых крыш городка, видневшегося на горизонте, вероятно, того самого недоброй памяти Мутлангена.

До поворота изгороди толпы демонстрантов двигались как бы в коридоре, огороженном с одной стороны проволочным забором, с другой — метрах в сорока — стеной леса, густого, смешанного, с высокими соснами, зелеными елями и голыми безлистными вениками какого-то высохшего кустарника. Возвращаться отсюда, идти встречь движущегося в одну сторону потока людей значило обратить на себя внимание, и Александр шел вместе со всеми.

И вдруг он увидел Каппеса. Потому и увидел, что Каппес шел навстречу, всматриваясь в лица людей, искал кого-то. Александр отступил в кусты: с Каппесом встречаться, да еще здесь, совсем не хотелось. С Крюгерами или даже с пастором, Штайнертом — другое дело. Эти — открытые души, перед ними оправдаться не грех бы. Дескать, и я вместе с вами. Но Каппес был непонятен. С ним и оглянуться не успеешь, как окажешься в центре внимания. А там и газетчики подоспеют, не упустят такого случая. Да ведь и полицейские зачем-то стоят тут. В открытом поле весь их частокол — как на ладони.