Владимир Рыбин - Холодный апрель

— Кто спорит?

— А высокая ненависть?

— Что?

— Ну… лучше сказать: святая ненависть.

— Звучит все равно как «святой сатана».

— Это все умствования, Фред. — Он помолчал и заговорил медленно: — Я здесь избегал разговоров о войне, а сейчас скажу: именно ненависть дала нам силы победить. Святая ненависть.

— Нет, нет! — Фред замахал сразу обеими руками, оторвав их от руля. — Отец говорил о вас совсем другое.

— Другое он говорил об отношении к пленным. А о стойкости русского солдата разве не говорил? О его выносливости, самоотверженности, презрении к смерти? Если бы ничего этого не было, как бы русские оказались в Берлине? Задумывался над этим?

— Конечно. Большая территория, большие материальные и людские ресурсы, наконец, ваш общественный строй, позволивший максимально централизовать и направить все средства и возможности на войну. Разве не так?

— Так, да не совсем. Слышал ты о таком понятии — массовый героизм? Задумывался ли о том, почему, несмотря на колоссальные потери на фронтах, число самоотверженных людей, героев, не убывало, а скорее наоборот? Одни герои погибали, откуда брались другие?

— Наверное, русские такие воинственные?

— Воинственные? Совсем нет. Русские скорее безмерные добряки, отчего и страдают на протяжении всей истории.

— А вон сколько захватили…

— Что захватили?

— До Тихого океана.

— Это не захваты, дорогой Фред. Тысячу лет, а может, и больше Россия, Русь сдерживала напор кочевой степи. И сдержала, и этим, кстати сказать, спасла Европу от разорения. А потом, когда кочевой образ хозяйствования в результате закономерных исторических процессов изжил себя, начался обратный процесс, — распространение на восток более передовой земледельческой культуры. Только и всего. Немногочисленные кочевые народы, которые жили на этих территориях, перешли на оседлый образ жизни и существуют поныне, имеют самоуправление, автономию. Ну-ка найди что-нибудь похожее, скажем, в Соединенных Штатах Америки?

— Оставим американцев. У них свои грехи, у вас — свои. Захват есть захват, чем бы это ни объяснялось.

— Фре-ед! Да неужели это ты говоришь такое? — воскликнул Александр. — Когда бандит на ночной улице убивает человека, это одно, а когда человек, защищаясь, убивает бандита, это же совсем другое! Как можно равнять?!

— А чем объяснить тот факт, что маленькое Московское княжество за несколько веков превратилось в такого гиганта?

— Это же естественный процесс объединения. Германия когда-то делилась на десятки самостоятельных государств. Объединение их разве можно назвать чьим-то захватом?

Фред долго не отвечал, видно, такое сравнение было ему внове. Справа и слева от дороги разворачивались пологие зеленые горы с живописно раскиданными по склонам аккуратными домиками. Машина проскочила тихий городок с коротким названием Лорх, перемахнула по мосту через речку Ремс, и у обочины Александр вдруг увидел большую надпись: «Першинги-2» рядом, за окном». Невольно оглянулся, ища глазами темные силуэты ракет, так въелись в сознание плакатные образы. Светило солнце, прожекторно взблескивали окна домов на холмах, колками топорщились перелески в накинутых поверх прозрачных вуальках первой листвы. А впереди, в межгорье, поднимались над лесом островерхие, действительно похожие на ракеты шпили кирх Швебиш-Гмюнда.

Улицы и площади города были забиты плотными толпами, и Фреду то и дело приходилось сворачивать в переулки, объезжать. Наконец нашли стоянку, где можно было приткнуть машину. Городские кварталы остались в стороне, а здесь вплотную к стоянке подступали зеленые склоны, поросшие плотными зарослями кустов. Стояло под горой глухое краснокирпичное здание без окон и с трубой, похоже — котельная. У самого въезда на стоянку примостился домик пивбара. И еще по соседству были два-три одноэтажных домика.

Александр огляделся, прикидывая, куда отсюда пойти.

— В толпу-то не надо бы, издали бы посмотреть, — на всякий случай напомнил Фреду.

— Посмотрим, — неопределенно ответил Фред и полез напрямую в гору, через кусты, через какие-то редкие проволочные загородки. Наверху, оказалось, была дорога, они пошли по ней и скоро увидели впереди другую дорогу и людей, идущих по ней бесконечной колонной все выше и выше в гору.

Они стояли поодаль и смотрели на эту колонну. Люди были одеты кто как, по-простому — куртки, свитера, брюки в сапоги, и джинсы, джинсы на мужчинах и женщинах. И никого в костюме с галстуком. Александр знал, что вызывающе простой вид — первый признак членов партии «зеленых», которые демонстративно не надевают галстуков даже на заседания в бундестаге. И скоро он увидел их символ — белого голубя на фоне цветка подсолнечника. Люди несли и другие символические изображения — руки, разламывающие винтовку, силуэт человека, загородившего дорогу танку, голуби разных видов, даже поющий петух. Кому они принадлежали, он не знал, а спрашивать не хотел: трудно было оторвать взгляд от этой массы бредущих в гору людей. Так в кино: хочется спросить соседа о непонятном слове или сцене и трудно спросить, потому что тогда что-то еще упустишь, прослушаешь. Плыли над толпой разноцветные воздушные шарики, покачивались плакаты с самыми разными надписями и рисунками. «Entrüstet Euch!» — взывали плакаты. «Ohne Rüstung leben!» «Keine Atomraketen in unserem Land!» [16] «Протестуйте!» «Жизнь без оружия!» «Нет атомным ракетам в нашей стране!» (нем.) Вот на плакате монашка с крестом на груди бьет зонтиком черный конус ракеты. Вот домохозяйка, словно заправский футболист, поддает ногой кувыркающуюся в воздухе атомную бомбу. А вот целая толпа навалилась на ракету, опрокидывает ее. И снова надписи: «Pershing — Tod!», «Es ist an der Zeit sagt «Nein!» [17] «Першинг — смерть!», «Пришло время сказать «Нет!» (нем.) . И кресты, кресты, большие и малые, только что вытесанные, белые и совсем черные, будто обугленные на пожарище. На крестах было что-то написано, не разглядеть издали.