Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

— Молчать, хам ферфлюхте! Они заслужили!.. Они хозяин Россия!.. Поняль?

Офицер ударил пастуха носком сапога в живот.

Савчук охнул и упал на землю, корчась от боли. Заметив, как офицер взялся за кобуру, проговорил:

— Ежели нельзя вам, пан, слово сказать, не надо. Буду молчать… — И еле слышно добавил: — Все возьмите и подавитесь!

Солдаты орудовали у подвод, быстро вытаскивали представляющие ценность вещи, остальное швыряли на землю.

Офицер следил за работой своих подчиненных, одобрительно кивая головой.

Солдаты притащили к машинам ворох вещей. А офицер окинул быстрым взором коров.

— Гей, швайн! — кинул он Гатчинскому. — А скотина тоже был на окопах? — насмешливо спросил он. — Кто хозяин? Назад гнать! Цюрюк! — указал он в сторону пылающего города. — За нефыполнение приказа — смерть… Капут… Поняль?

— Поняль… — процедил Гатчинский, глядя на разбросанные вещи.

Офицер заметил у Симхи Кушнира рюкзак, с которым тот не расставался.

— Что там мешок, швайн?..

Он попытался сорвать с его плеч рюкзак, но бухгалтер отскочил в сторону.

— Ничего, пан, у меня нет… Мелочи… — ответил Кушнир, прячась за подводами.

— Ферфлюхте швайн! — заорал не своим голосом офицер и бросился к бухгалтеру, сорвал с ремней рюкзак, стал рыться в нем.

Оказывается, по части грабежа он ненамного отстал от своих солдат. Даже делал это более ловко, более толково и умело. Добравшись до книг и блокнотов, офицер разочаровался. Наверное, думал, что в мешке драгоценности, золото, а там — всякий бумажный хлам. Он в сердцах сплюнул и ногой отшвырнул мешок, погрозив бухгалтеру кулаком.

Направившись к машине, на ходу кинул, взглянув на стадо:

— Поняль мой приказ? Скот гнать цюрюк… Туда!..

Ксеня Матяш подбежала к офицеру, стала умолять, ломать руки:

— Пан, это вся наша жизнь!.. Как же нам без коров?.. У нас дети…

— Век, век! Капут! Русланд капут. Не надо короф, но надо детей, не надо млеко… Капут!..

— Вы не люди, звери! — не сдержалась Ксения и зарыдала.

Он оттолкнул ее и выхватил парабеллум из кобуры.

— Мама! Матуся! — бросилась к ней Леся, обхватив ее обеими руками, заслоняя от разгневанного палача. Леся почувствовала на себе холод черного глазка револьвера, и мурашки поползли по телу.

— Мама, матуся… Палачи!.. За что же, за что?

Заметив, как офицер целится, старик Мейлех Мазур бросился к нему. Ветер раздувал его седую бороду и волосы на обнаженной голове.

— Бога, бога побойтесь, пан! — крикнул он, шагая прямо на офицера, — Как же так, за что убиваете женщин? Я тоже был солдатом… В Германии был, но мирных жителей не трогал… Бога побойтесь!.. С женщинами ведете войну? Грабители вы, а не солдаты! Торбохваты!..

Ставшие огромными, глаза старика горели гневом. И люди застыли в испуге. Никто с места не тронулся. Не представляли, что задумал старый Мазур. Он был страшен в своей ярости, и немец вдруг опешил от неожиданности. Он побледнел, поймав на себе насмешливые взгляды солдат, весь побагровел, сделал шаг к старику, сверля его глазами.

— Юде, хальт, юде! — заревел он сорвавшимся голосом. — Век, век, капут!..

— «Век, капут!» — старая ваша песенка! — насмешливо повторил Мейлех Мазур. — Это все, чему вас научили, — вести войну с бабами и узлами?.. Ты, твои грабители, фюреры, палачи, все вы будете прокляты, и земля выкинет ваши кости, на ваши могилы люди будут по нужде ходить, плевать… Вы захлебнетесь в своей черной крови…

— Молчат, фюрфлюхте юде! — взревел немец и от гнева весь затрясся. — Молчат, юде!

— Я — еврей! А вот ты Иуда! — И он рванул на груди рубашку. — Ты проклят всеми… За тридцать сребреников ты продал свою честь, совесть, человеческий облик… Ты, ты Иуда! Зверь ты! Выпустили тебя из клетки, и ты не можешь насытиться человеческой кровью, гадина!

Мейлех Мазур медленно приближался к разъяренному офицеру, осыпая его проклятиями.

Два солдата бросились к старику, вырвали из его рук палку и сломали ее на нем, скрутили ему руки назад, а Мазур, избитый, окровавленный, вырвавшись из их цепких лап, проклинал офицера:

— Вонючая тварь, чтоб тебя, гада, земля не приняла в свое лоно! Иуда проклятый!

Офицер кивнул солдатам, и те отошли в сторону. Сделав два шага к старику, он выстрелил в упор из парабеллума.

Люди в ужасе застыли. Детвора, видя, как дед упал с распростертыми руками на землю, словно пытаясь обнять ее, заплакала. Зарыдали женщины. Перец Мазур бросился к старику, опустился на колени, приподнял его седую голову, хотел что-то сказать, но отец был уже мертв.