Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Теперь бы тебе крепкого чая…

Приподнимаюсь и трясу Аннушку за плечи:

— Почему я ничего не вижу? Что это за стук? Говори, я ничего не боюсь. Слышишь, ничего!

— Ничего? — после минутного молчания спрашивает Сергеенко. — Тогда слушай.

Голос у нее немного простужен. Слушаю плохо, жду ответа на свой вопрос и боюсь, что ответ будет слишком суров.

— Немцы взорвали выход из катакомбы, замуровали. Но это не страшно. Мы все равно выйдем отсюда. Слышишь стук? Это Егор с ребятами делает пролом.

— Так, значит, я не ослеп! — от радости пытаюсь вскочить на ноги. Мне уже легко, только еще саднят царапины на лице да дрожат полусогнутые пальцы.

— Чудак! — сдерживая меня, ласково говорит она. — Поднялся, и хорошо. Теперь и нам будет легче.

Стук лопат обрывается, и сразу в катакомбе наступает тишина. Моя голова лежит на плече Аннушки, и я слышу, как гулко бьется ее сердце.

Мне хочется первой ей рассказать, как ошибся в Шапкине, как верил ему, как сомневался в нем.

— Он хотел выдать нас фашистам…

— Успокойся, Коля, — шепчет Аннушка.

— Товарищ интендант, отзовись!

— Это Чупрахин, — поднимается Аннушка. — Они идут обедать… Сюда-а, прямо, прямо! Мы тут! — громко кричит она.

По топоту ног догадываюсь: впереди идет Кувалдин, за ним бесшумно шагает Чупрахин. Он всегда так ходит, словно боится кого-то потревожить.

— Прямо, прямо! — зовет их Аннушка. — Вот так… Садитесь.

Егор опускается рядом со мной.

— Никак, поднялся! — он кладет свою тяжелую руку мне на плечо. — Как чувствуешь? Это, брат, у тебя был нервный шок. Да и помял он тебя порядочно.

Рассказываю Егору о своем поединке с Шапкиным.

— Что было, того уже не вернуть, — басит Егор и обращается к Мухину: — Алексей, у нас есть чем подкрепиться?

— Продукты у меня, — отвечает Аннушка.

Она пошуршала в сторонке, звякнула пустым котелком и первым позвала Мухина:

— Получай… Осторожно, не урони!

— Тут же ничего нет…

— Т-с-с… Чупрахин!

— Есть такой!.. Ого! Как в ресторане… У нас на флоте так не кормили — порция на троих, а одному досталась.

— Передай это Николаю.

Иван сует мне кусочек твердого хлеба.

— Ешь осторожно, долго не ел, как бы плохо не было. Так рекомендуют врачи… У них на этот счет целая наука, режимом называется, — предупреждает Чупрахин.

Подношу к губам хлеб и тут только ощущаю голод. Но я не ем, прислушиваюсь, как другие поедают свой паек. Громче всех трудится Иван. Он подозрительно чавкает. Хватаю его за руку, и тотчас все становится ясным.

— Зачем так, товарищи? Возьмите хлеб. Вы работаете…

Егор берет меня за плечи:

— Ешь, тебе говорят. Приказываю. Понял?

Молча съедаю хлеб. Аннушка подает флягу с водой:

— Запей, три глотка, не больше. Вот так…

— Пролом нам не осилить, — вздыхает Мухин, — который день ковыряемся, а толку нет…

— Егор, прикажи ему молчать, иначе у меня в грудях закипит, и тогда я не ручаюсь, что не ошпарю его кипятком.

— Ни к чему сейчас твой кипяток, — упорствует Алексей.

— Аня! — взвизгивает Чупрахин. — Закрой потуже уши, я сейчас отругаю Алешку такими словами, что у него черти перед глазами запляшут.

— Не запляшут, — упорствует Мухин. — Мне все равно. Выхода нет. Слышите? Все равно…

— Ах ты хлюпик! Где ты тут есть?

— Чупрахин, отставить! Мухин, иди сюда. — Егор усаживает Алексея рядом с собой. Алексей, видимо, не впервые высказывает такие мысли за эти дни.

— Ты бы спел, Алеша, — отзывается Кувалдин. — Спой, повесели душу. Знаешь, солдат — это крепкое дерево, он умирает стоя. Невелика смелость пустить себе пулю в лоб или назойливо повторять: нет выхода. Надо быть такими, как старые революционеры-большевики. Они на расстрел шли с песнями. Помнишь: «Замучен тяжелой неволей, ты славною смертью почил»? Эту песню любил Ленин…

— Немного ослаб я, — признается Мухин. — Но вы ругайте, ругайте меня, поднатужусь.

— Каков, а? — комментирует Чупрахин. — С таким мы горы свернем. Егор, приказывай долбить этот проклятый потолок.

— Пошли! — распоряжается Кувалдин.

Уходим все. На месте работы меня усаживают на шинель, а сами поднимаются куда-то наверх. Раздаются удары, гулко падают камни. Долбят молча, только изредка слышатся отрывистые фразы:

— Хватит, теперь я.

— Передохни, Алексей, дай-ка лопату.

— Рубай…

— Долби…

Слышал эту песню от отца. Иногда он пел ее вместе с матерью.