Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Правдин бесшумно, как это может делать только он, ползет в сторону рубежа, где притаилась наша поддерживающая группа. До нее метров двести. Это оттуда был дан сигнал, там находится Хижняков.

— Всем наблюдать! — предупреждает Захар и спустя минуту спешит туда, где только что скрылся политрук. — Я сейчас, — бросает он Егору.

Возвращается очень быстро.

— Ну, все в порядке, сигнала никакого не будет, по-пластунски — за мной!..

И первым трогается с места по намеченному маршруту. Вздох облегчения вырывается из груди: наконец-то состоялась наша вылазка.

Впереди меня передвигается Аннушка. У нее на спине рация. Порой мне кажется, что я слышу тяжелое, прерывистое дыхание. Напрягаю слух. Ничего не услышав, все же шепотом спрашиваю:

— Аня, тяжело?

В ответ ни слова.

— Сигнал, товарищ лейтенант! — остановившись, сообщает Кувалдин.

— Это не для нас, — резко обрывает его Шапкин. — Тут есть катакомбы. Встать, за мной!

Мы лежим между камней у самого входа в пещеру. Судя по времени, находимся где-то вблизи переднего края немцев. Вот-вот должен наступить рассвет. Но надо спешить, иначе утром гитлеровцы могут обнаружить нас. Шапкин, чуть выдвинувшись вперед, лежит неподвижно. Наконец он сползает с бугорка. Но не успевает Захар произнести и слова, как раздается громоподобный гул. Впечатление такое, будто где-то наверху бьют молотками в пустые железные бочки. Без труда определяем: открыли массированный артиллерийский огонь.

— В укрытие! — приказывает Захар.

Гул канонады не прекращается: он льется сплошным, надрывным потоком с шипящим, захлебывающимся выговором.

— Самбуров, за мной, остальным отойти в глубь катакомбы, занять оборону, — отдает распоряжение Шапкин. Выползаем на бугорок. Уже настолько посветлело, что далеко просматривается местность. Из-за высоты, расположенной несколько левее, выползают танки. Они быстро принимают боевой порядок, увеличивают скорость.

— В наступление идут, — сообщаю лейтенанту.

Захар, повернув ко мне голову, смотрит прищуренными глазами:

— Не ошибся ты, землячок, в наступление.

— А как же нам? Что будем делать?

Шапкин подвигается ко мне. Теперь он лежит со мною плечо к плечу. Я слышу его учащенное дыхание.

— Что делать, спрашиваешь? Покурим, подумаем. А вообще ты громко не удивляйся. Видишь, и самолеты немецкие пошли, — показывает он на небо. И вдруг предлагает папиросу: — Кури.

— Да что вы в самом деле! — вскрикиваю я. — Надо же что-то предпринимать!

— Не кричи громко, — повторяет Захар. — Видишь, танки уже прошли нас, теперь ихняя пехота валом валит. Картинка! А? — Он вдруг выхватывает пистолет и направляет его мне в грудь: — Не шуми и не двигайся.

Я смотрю на черное дуло пистолета, чуть дрожащее ниже моего подбородка.

— Ты что, с ума сошел?! — Мельком бросаю взгляд в сторону: по косогору спускаются цепи гитлеровцев.

— Вот так, значит, что я тебе скажу, — шепчет Захар.

В ушах стучит кровь, не могу слушать. А он все говорит:

— Понял, земляк? Теперь явлюсь к ним героем, не один пришел, разведчиков привел. Поверят, поймут, кто я таков…

— Убери пистолет, подлец!

— Зачем же?.. Так надежнее, земляк, — продолжает он.

— Чупрахин сзади! — вскрикиваю я. Шапкин быстро оглядывается. Проходит миг, и я хватаю его за горло. Оружие выпадает из его рук. Слышу хрип. Но мои руки, словно клещи, сжимают и сжимают, и нет такой силы, которая разжала бы их.

Треск пулемета приводит меня в чувство.

Захар лежит с простреленной головой. Что-то липкое и тепловатое течет у меня по щекам. Подбегает Мухин. Я вижу Алексея, как в тумане.

— Убит? — глухо доносится голос Алексея.

— Так ему и надо, — с трудом произношу я.

Пули свистят над нами. Делается холодно. Алексей тащит меня в убежище.

И опускаюсь на камень и сразу чувствую невероятную дрожь во всем теле, так трясет, что не могу слова выговорить, а голова пылает огнем.

— Что там случилось? — спрашивает Егор.

— Шапкина он задушил, — слышу голос Мухина.

Жар охватывает грудь, перед глазами зеленые круги. Потом все пропадает в темноте.

Из мрака приближается лицо матери.

— Мама!

Голова вздрагивает и еще ниже наклоняется. Теперь отчетливо вижу белые, словно припудренные мукой, пряди волос.