Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Ты, Марта, думаешь, что Грабе… лишь службист и подхалим? — ледяным голосом спросил фон Штейц.

— Нет, не только. Грабе, кроме того, ловелас: достаточно ему увидеть голую коленку, и он теряет сознание перед любой женщиной. Но ты, Эрхард, не опасайся, у меня он не порыбачит, вот ему! — погрозила она плеткой, с которой никогда не расставалась.

Крутой спуск окончился, и бронетранспортер, чуть накренившись, остановился. Первым из машины вышел фон Штейц, за ним легко спрыгнула на землю Марта, потом как-то нехотя сошел Грабе. Они находились у подножия Сапун-горы. Отсюда просматривался почти весь фронт оборонительных работ. Каменистый, пахнущий сухой пылью скат шевелился, шамкая и ухая. Говор лопат и кирок перемежался с надрывным кряхтением землемерных машин, слышались отрывистые команды офицеров. Там и сям огромными черепами белели еще не замаскированные железобетонные колпаки, гнезда истребителей танков, сотни амбразур темными глазищами мертво смотрели вниз, на подступы к горе. Пояса железобетонных точек поднимались крутыми ступенями до самой вершины, упиравшейся в предвечерний небосвод.

Они разделились: фон Штейцу нужно было убедиться, действительно ли приступили к устройству траншеи возле четырехглазого дота-чудища. Марта и Грабе направились к сооружаемому противотанковому рву, возле которого толпились подростки и женщины с лопатами в руках. Когда спустились в лощину, которую им надо было пересечь, в дымчатом, сиреневом воздухе показались самолеты. Грабе, схватив Марту за плечи, крикнул:

— Ложись!

Самолеты прошли стороной. Марта хотела было подняться, но Грабе удержал ее.

— Не спеши. — В густом сухом бурьяне голос майора прозвучал как в пустом бункере — звонко, с оттенком эха, точно так, как в подвале имперского госпиталя, когда Марта впервые отдалась этому одноглазому майору, и даже не майору Грабе, а таинственной личности. Она и сейчас может с любым поспорить, что Грабе — тайный агент Гиммлера, только говорить об этом нельзя, это секрет из секретов. Грабе еще тогда обещал ей хорошее местечко, это он пристроил ее к фон Штейцу, к самому фон Штейцу, потом поручил присматривать за ним, информировать его, майора Грабе, с кем и о чем говорит фон Штейц: фюрер обязан знать все о каждом своем приближенном, в этом его сила, сила всей нации. Что ж, она, Марта, готова во имя этого сделать все, быть самым близким человеком для фон Штейца и выполнять поручения Грабе.

Его одноглазое и сухое лицо, сухое, как этот бурьян, озарилось улыбкой:

— Марта, я говорил с генералом Енеке о награждении тебя Железным крестом.

— Это возможно?

— Я ему сказал: господин генерал, Марта Зибель должна иметь орден. Старик чует, кто такой майор Грабе. Разве он мне откажет? Он распорядился заполнить наградной лист. — Грабе врал спокойно, с той нахальностью, которая стала для него верой, убеждением. — Теперь я думаю, как составить реляцию. Подписать ее должен фон Штейц.

— Он не подпишет.

— Подпишет. Ты написала отличный текст для листовки, прославила лейтенанта Лемке. Ты же писала листовку?

— Да.

— Реляцию фон Штейц подпишет. Ты довольна?

— Да. — Она положила свою руку на его колено. Грабе обнял и прижал Марту к себе. Солено-горячие губы Грабе впились в ее рот жестоко и сильно.

Потом она увидела небо, оно было почему-то темно-красным, и был момент, когда Марта вдруг оглохла…

— Теперь пошли, — сказал Грабе и другим голосом добавил: — Война, она такая штука — сегодня жив, а завтра убит, но, однако, можно и немного повеселиться в этой молотилке.

Ей не понравились последние слова Грабе, она промолчала, еле сдерживаясь.

— Кто здесь старший?! — крикнула Марта, заметив, как медленно, нехотя работают люди: одни сидели, другие только делали вид, что роют землю. — Вот ты, щенок, — ткнула она плетью в худую грудь светловолосого подростка, — почему не рабойт?

— Устал…

— Коммунист?

— Я еще маленький.

Марта вспыхнула, плетка, свистя и шипя, заходила по спинам извивающихся от ударов людей. Майор Грабе курил папиросу и любовался гибким телом Марты: ему были совершенно безразличны вся эта суматоха и вся гигантская машина, вспахавшая каменную гору и воздвигнувшая чудовищные террасы — крепости с белеющими колпаками, смотрящими темными глазищами вдаль, на равнину, уже местами облитую кипеньем цветов и трав. Он, Грабе, давно вышел из войны, еще там, среди свирепых волжских холодов, и теперь ему на все наплевать, он не испугается, если даже фон Штейц застанет где-нибудь с Мартой и наконец поймет, кто такой Грабе, а пока он живет по своим законам… «Марта, ты очень красивый зверек. Ух как работает плеткой!» — Грабе бросил окурок, оглянулся: позади стоял обер-лейтенант, готовый доложить, но вместо официального рапорта офицер радостно воскликнул: