Владимир Михайлов - В свой смертный час

Но с приходом Карасева серьезный разговор невозможно было продлить ни на минуту, и Андриевский встал с места, чтобы надеть на себя гимнастерку.

— Слушай, старшо́й, — сказал Карасев Ларкину. — А ведь это бардачок получается.

— Какой еще бардачок? — спросил Ларкин. Он тоже встал с кресла и застегивал ворот.

— Экипаж недоволен, — сказал Карасев. — За что батя нашему майору пел?

— Вам лучше знать, за что, — сказал Ларкин. — Подо мной машина сгорела. Я в первый батальон попал. А вы по оврагу шли?

— Ну шли. А в чем смысл?

— Брось, Карасевский, — сказал Борис, натягивая гимнастерку на голову. — Чего ты к человеку привязался?

— Я не права качаю, — сказал Карасев. — А просто экипаж интересуется… Почему батя майору псалмы пел, а об нашем ротном — ни слова?

— Брось, Карасик, — сказал снова Андриевский. — Не залупляйся.

— А разве не Коломытов по оврагу батальон провел? — спросил у Андриевского Ларкин.

— Какой Коломытов?! — закричал вдруг с блатным надрывом Карасев. — Мы Коломытова в упор не видели. Рота в овраг пошла! Четырех «тигров» пришила! На себя всю колотуху приняла: у меня вся машина в синяках…

— Не ори, Карасев, — сказал Ларкин. — Когда бригада в ложбину пошла, я сам весь батальон в тылу у «тигров» видел. Во главе с Коломытовым.

— Ладно, старшо́й, — тихо сказал Карасев. — Раз ты начальничек, ты лучше знаешь…

— Борька, как дело было? — спросил Ларкин.

— Карась правильно говорит, — сказал Андриевский, застегивая пуговицы на рукавах гимнастерки. — Сперва мы сами в овраг пошли. Я с Женькой Чигринцом возле железной дороги на себя весь удар принял. Батальон позже подошел. Хотя если б он не подошел — нам бы труба была. Так что все в порядке, Карась…

— Ты мне скажи, кто догадался по оврагу идти? — спросил Ларкин.

— Вот кто догадался! — снова надрывно крикнул Карасев. — А батя батальонному поет. А тот из себя девочку строит.

— Да об чем говорить! — сказал Андриевский. — Вижу, Ванюха, — овраг. Ясно, по нему пошел в обход. Об чем говорить…

Он говорил искренне. Ему и в самом деле казалось, что все было так легко, что не было у него ни сомнений, ни страха перед неизвестным, а что он заранее знал, на что идет и чем кончится его затея.

— За такое дело, — серьезно сказал Ларкин, — вторую звездочку получить можешь. Пожалуй, тянет на Звезду…

— Мне и одной хватит, — натягивая на плечи комбинезон, засмеялся Борис. — Пусть Коломытов для себя пользуется. Вот если он, черт, мои экипажи к наградам не представит, я с его кожи шкуру спущу…

— Нет, — сказал Ларкин. — На Звезду не потянет. Если б мы всю операцию завершили прорывом обороны — тогда бы потянуло. А раз мы только за железную дорогу «тигров» отогнали, — не потянет…

— Ладно, ребята, — сказал Андриевский. — Пошли к машинам.

Милая Танька! Настроение паршивое, прямо не знаю, что со мной приключилось. Да к тому же раз в месяц получаешь твои письма. Завтра снова начну стрелять. Эти бои будут, по всей вероятности, последними. Интересно: сыграю в ящик или нет? Больно уж подыхать-то неохота, на четвертом году войны. Ну авось нелегкая пронесет. Новенького ничего нет. Жаль, что воюю не в Германии. Уж больно охота порезвиться у фрицев. Правда, на немецкой территории побывал, да там уже делать было нечего. Не знаю, почему мне так скучно. Думаю, после этих боев, коли жив останусь, буду в Москве. Вот я тебе тогда дам прикурить. Как Швейк: «Приеду домой, положу жену на кровать и четырнадцать дней никуда выходить не буду». Да, дорогая, обнять тебя перед боем больно охота, как говорит у нас один сержант, «пока портянки сохнут». Но вообще-то я о тебе теперь думаю не так, как раньше. Раньше я об тебе тоже много думал, но все об том, как ты ко мне относишься. А теперь я часто думаю, какая ты есть сама по себе. Ребята из нашего класса считали, что ты сильная, потому что всегда можешь сделать как положено, отказаться от любого развлечения, не лезешь ни к кому с откровенностями, все больше молчишь. А я вот до чего теперь додумался: ты не сильная. Ты слабая, но тебе нельзя свою слабость показывать, потому что ты живешь в трудных условиях без отца и потому, что ты все очень крепко переживаешь внутри. Правильно? То, об чем другая девчонка любит поболтать, потому что ей на все наплевать, ты об этом молчишь, боишься сказать. Ты как маленькая. И тебя надо защищать, чтобы тебя никто не обидел.

Вчера целый день ползал по передовой, перемазался как черт, устал. Позавчера видел маршала, отца Алика. Хотел было подойти поздороваться. Мол, так и так, ваш старый знакомый. Помните, мол, как я и ваш сынишка (недоросли несчастные) занимались по русскому языку. Потом раздумал: больно уж у него вид страшный. Аж того гляди с потрохами съест.