Владимир Михайлов - В свой смертный час

ПОСВЯЩАЕТСЯ МОИМ СВЕРСТНИКАМ И ДРУЗЬЯМ, ПОГИБШИМ НА ФРОНТАХ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

С того времени, когда должен был наступить рассвет, прошло не меньше двух часов. Ночная темь незаметно перемешалась с белым туманом. Образовался такой густой, плотный серый воздух, что двигаться в нем было почти так же трудно, как и ночью.

Все эти два часа после рассвета танковая рота старшего лейтенанта Бориса Андриевского продвигалась по шоссе впереди бригады, то преодолевая сопротивление групп прикрытия отступавшей немецкой колонны, то настигая ее хвост. Отступавшая колонна не могла свернуть с шоссе, потому что оно с обеих сторон было обрамлено двумя рядами старых лип, а обочины заполнены липкой и скользкой весенней грязью. К тому же это была по существу уже не колонна, а растянувшаяся на многие километры толпа испуганных людей — солдат вперемежку с беженцами, — в которой со скоростью толпы двигались сдавленные ею штабные машины, повозки с домашним скарбом, грузовики, артиллерийские орудия, бронетранспортеры…

Опасаясь того, что основные силы противника могут оторваться от преследования, командир бригады приказал одной роте свернуть с шоссе на боковую проселочную дорогу, на скорости пройти двадцать километров и в районе черепичного завода перерезать немцам пути отступления.

Приняв по рации этот приказ, Андриевский передал его своим взводным, толкнул носком сапога в левый бок механика-водителя, и «тридцатьчетверка» резко повернула влево. Она шумно вылезла из кювета и, пройдя метров сто, остановилась.

Борис открыл люк, высунулся по пояс из башни и стал наблюдать за тем, как его танки нехотя сползают с асфальтового полотна и, рассредоточившись на случай внезапной бомбежки, затихают неподалеку от него. Несмотря на то что совсем недавно часть была полностью доукомплектована новыми танками, после прорыва фронта, который осуществляла бригада два дня назад, в роте осталось всего шесть машин. В связи с этим командование приняло решение усилить роту Андриевского, и ему было приказано приступить к выполнению боевой задачи после того, как он получит подкрепление.

У Бориса от постоянных толчков о броню болели спина и поясница. Решив немного размяться, он вылез из башни, собрался спрыгнуть на землю, уже занес ногу на крыло, но увидел сквозь серую мутную мглу, что крыло было чем-то измазано. Борис выругался:

— Во гады! Всю машину кровью измарали!

Сделав шаг назад, встал на броню моторного отделения, расставил широко ноги и снял с головы шлемофон.

Немедленно из люка высунулась голова заряжающего Виктора Карасева. На его худом, узком, остроносом лице синие глаза казались ненужно большими, и были бы они противоестественно для мужчины красивы, если бы их не испещряли красные жилки, как будто Карасев всегда находился в сильном похмелье.

Покрутив быстро тощей шеей во все стороны, он крикнул:

— Товарищ старший лейтенант! Не жалеете свою колокошку? А если фриц стрельнет?

Борис повернулся к нему, согнув ноги в коленях, поднял плечи, втянул в них голову и закричал, карикатурно размахивая руками:

— Паниковский пули не боится! Паниковский всех переживет!..

Карасев засмеялся и исчез в танке.

Воздух был влажный, холодный, промозглый. Казалось, что холодную влагу источают и серый песок, и черный кустарник, и низкие мутные облака. Ногам было тепло от брони, нагретой двигателем, а обнаженная голова мерзла. Борис снова надел шлемофон, как всегда стараясь при этом не помять свой кудрявый, будто завитой перманентом чубчик, подтянул потуже ремешок с ларингофонами, которые прижимались с обеих сторон к его шее, лег животом на покатую стенку башни и вставил свободный конец шнура, висевшего у него на груди, в гнездо ТПУ — танкового переговорного устройства.

— Ткаченко, глуши мотор, — сказал он своим обычным, звонким и резким голосом. — А ты, Багратион, добеги до экипажей, скажи: даю десять минут перекур. Глушить моторы. Открыть люки. Не высовываться. У кого есть жратва — могут заправиться. Ясно?

— Ясно, товарищ старший лейтенант! — весело крикнул в ответ радист-пулеметчик Султанов и начал вылезать из танка.

Младший сержант Камил Султанов был самым молодым в экипаже. На его тонкокожем, смуглом лице еще не росла борода. Он только в прошлом году кончил школу, а на фронт попал всего два месяца назад. Камил был уверен, что он очень похож на Багратиона, и за ним быстро утвердилась эта кличка. Всех окружающих Камил называл тоже именами великих полководцев: кого Суворовым, кого Кутузовым, кого даже Юлием Цезарем…