Владимир Михайлов - В свой смертный час

— Квартира хорошая, — соглашается она. — Дом строили еще в начале тридцатых годов для иностранных специалистов, которые на нашем заводе оборудование монтировали. Постарались для них. Но все же отопление у нас — печи вон голландские. Ванна есть, но колонка тоже дровяная. По нынешним временам уже мы недовольны такими удобствами. А тогда, конечно, получить такую прекрасную комнату за счастье считалось. Когда уехали отсюда иностранцы, мой отец как ударник эту комнату получил. А Мефодий Кузьмич за этой стенкой получил две смежных от военкомата как командир Красной Армии: он в военкомате у нас до войны служил. Сами-то они откуда-то из Курской области. Хороший был человек. На войне погиб. Анна Ильинична, мать Долькина, тоже с войны не вернулась. Строгая была женщина. А он, наоборот, тихий. Книжки читать любил. Нам, детям, внушал: «В человеке все должно быть красиво…» И дочку назвал покрасивше: Долорес. Мы ее Долькой звали, а потом она велела называть себя «Долли», как у Льва Толстого.

— Она когда с работы приходит? — спрашиваю я.

— У нее выходной. У них в библиотеке скользящий график. Игорек ихний после срочной на Дальнем Востоке остался, Светочку они с весны в пионерлагерь отправили, так что Долька с утра куда-то завеялась, и когда вернется, конечно, никому не известно. А Виктор скоро придет — сразу после смены. Он никогда не задерживается. Ему гулять некогда, пиво с дружками пить. Все хозяйство на нем: в магазин сходить, обед сготовить, паркет натереть для своей Долечки. А ведь какой до войны шалопут был! Безотцовщина. От матери убегал. Шлялся где-то по всему Уралу. Из школы выгнали, в ФЗО пошел — бросил… Кто бы мог подумать! Кого война жизни лишила, а он на войне человеком стал. Конечно, он простой работяга. Но высокой квалификации. В маяках на заводе ходит — фотокарточка на доске Почета висит. Нет, никак человека не угадаешь! Я ведь Дольку когда-то отговаривала замуж за него идти. Хлебнешь, говорю, с ним горюшка. А вон как оно обернулось…

Все, о чем она рассказывает, для меня, разумеется, интересно и даже важно, но тем не менее я испытываю от ее простодушного рассказа неловкость, как будто подглядываю исподтишка за жизнью незнакомых людей. Поэтому я поднимаюсь со стула и спрашиваю, как мне на заводе разыскать Виктора Васильевича.

— Он в рельсобалке работает. На пиле. Только посторонних на завод не пускают. У вас же пропуска не имеется? Вы лучше здесь его подождите…

Но я прощаюсь с соседкой и выхожу из дома.

От этой улицы до заводоуправления — рукой подать. Минут пятнадцать хода. Получив у начальства разрешение войти на территорию завода, я попадаю в обнесенный высоким бетонным забором парк, распланированный по правилам версальского искусства. Одна из асфальтированных аллей, проложенная среди зеленых газонов, цветов и декоративных кустарников, приводит меня к прокатному цеху.

В современном мире каждого из нас окружает такое множество сотворенных человеческими руками вещей, что нам очень редко, разве что случайно, может забрести в голову вопрос о том, как, каким образом изготовлена та или иная вещь. И я, разумеется, никогда раньше не задумывался над тем, как возникает обыкновенный стальной рельс, который привычно лежит на железнодорожном полотне.

А рельс прокатывают так. По рольгангам прокатного стана, как по быстрой реке, движутся один за другим раскаленные слитки металла, похожие формой на тупорылые толстые бревна. Они строго держат интервал. Когда стальная «штука» доплывает до «передела», ее хватают обжимные валки, тискают, мнут, переворачивают, снова сжимают, и кажется, что оживает металл, оказывает валкам отчаянное сопротивление, злобно шипит. Из этой схватки слиток выходит похудевшим, он становится длиннее и тоньше. Снова плывет он, уже несколько преображенный, по стремительной искусственной реке и снова, на следующем «переделе», его давят и сжимают валки, придавая ему форму рельса. Только спереди и сзади торчат у него неровные концы. И река вдруг останавливает свое течение. На неподвижную «штуку» с обеих сторон наезжают огромные зубчатые диски, мигом перерезая ее длинное тонкое тело. Летят мощные снопы искр, она теряет свои неровные концы и становится совсем непохожей на тупорылое бессмысленное бревно — это почти готовый рельс.

Виктор Карасев управляет этими огромными дисками. Мне объяснили, что работа оператора пилы требует большого умения, сноровки, знаний, развитого чувства ритма, постоянного ощущения взаимозависимости своих усилий и усилий своих товарищей по работе. Стоит замешкаться оператору пилы хоть на мгновение — и будет сломан трудовой ритм всего цеха.