Владимир Михайлов - В свой смертный час

Из-за поворота показался передовой отряд бригады.

Вслед за ним шли батальоны, которые на ходу разворачивались в обе стороны от шоссе.

Танкисты начали сбрасывать с «тридцатьчетверок» все лишнее, автоматчики соскакивали с брони на ходу и, отбежав назад, ложились на землю.

Борис понял, что есть приказ приготовиться к бою.

Пока Багратион с Витькой Карасевым снимали с машины и, ругаясь между собой, торопливо заталкивали внутрь свернутый брезент (что не полагалось делать — но брезент был новый, и ребята не хотели получить после боя вместо него какую-нибудь рвань), Андриевский слушал, что происходило в эфире. Там бесновались звуки. Десятки голосов, обрывки приказов, ругань, смех, крики… Это была привычная суматоха перед большой атакой, и она успокоила Бориса. Не в первый раз! Потом все эти звуки перекрыл уверенный бас командира бригады:

— Закончить подготовку. Войти на исходный рубеж…

Снова зашумел эфир, зашевелились машины, осторожно подтянулись вперед, стараясь одновременно подальше отодвинуться от соседей. Они еще елозили, еще выбирали местечко получше, поудобнее, а в наушниках уже звучал властный голос:

— Вперед!

Танки сорвались с места и понеслись под легкий уклон на ложбину.

Андриевский, низко опустив пушку, выстрелил.

Снова перед его глазами возникло голое поле, темные кубики танков и самоходок, разбросанные по этому полю, мерцающие красные точки над ним. Он немного отстал от других «тридцатьчетверок» и заметил, что две из них уже горят.

Витька Карасев безостановочно загонял в ствол снаряд за снарядом и с каждым выстрелом орал одно и то же слово:

— Безнадега… Безнадега…

Все они по опыту знали и то, как трудно, почти невозможно поразить на большом расстоянии танки противника, стреляющие из хороших укрытий, и то, как легко из таких укрытий уничтожать термитными снарядами — болванками — атакующие машины, двигающиеся по голому полю, каждый участок которого заранее пристрелян. В подобных случаях для успеха атаки по закону необходимо двойное, тройное превосходство в силах. У бригады такого превосходства не было.

Еще из одной машины выпрыгнули танкисты. Борис узнал машину Ларкина, хотя на ней не было привычного горба. Она крутилась на месте, как волк, которому всадили в зад заряд дроби. Андриевскому показалось, что выскочили только двое. В ту же секунду он увидел, что Ларкин снова прыгнул на броню и скрылся в люке, который начал дымить. «Золотой мужик Ванька!» — подумал мельком Андриевский, но тут же понял, что он уже оказался впереди других.

Движение вперед по существу прекратилось. Танки ползали на месте, маневрируя, чтобы не быть неподвижными мишенями. Ткаченко тоже это понял и начал резке тормозить.

— Вперед! Все вперед! — кричал в наушниках бас командира бригады. — Вперед! Под трибунал, негодяи! Вперед!

Но танки, маневрируя, как бы нехотя и неуверенно все же тянулись назад, приближалась к спасительной линии, которая закрывала ложбину.

Борис увидел, что Ларкин уже бежит от своей «тридцатьчетверки», которая все еще крутилась на месте и из открытых люков которой поднимался легкий дымок и невысокие, яркие языки пламени. «Куваев погиб. И, наверное, Генка, — подумал Борис. — Хороший был водитель». Он хотел повернуть к Ларкину, чтобы взять его к себе, но Ларкин уже прыгнул на другую машину.

С экрана перископа исчезла ложбина. Впереди только по-прежнему крутился на месте ларкинский танк. Из него валил теперь густой, черный, высокий дым, как из паровозной трубы. Потом раздался сильный взрыв, танк исчез в дыму и в пламени. Через несколько секунд он снова появился на экране, неподвижный, тихий, без башни. Он горел теперь ровным пламенем…

— Вперед! Приказываю — вперед! — беспрестанно звучал в наушниках голос командира бригады. Но теперь голос стал крикливее и выше тоном. — Вперед! Вперед!

Бригада опять покатилась к ложбине.

Толкнув носком сапога в спину Ткаченко, чтобы тот не отставал от других, Андриевский вяло подумал: «Наше дело телячье…» Теперь не он принимал решения, а лишь исполнял чужую волю, был только частью одного целого, и его старания сводились к тому, чтобы действовать соразмерно с этим целым. Ему не нравилась эта атака, в которую он не верил, его злил громкий крик полковника Макарова, которому он подчинялся. Он вообще не любил быть пассивным исполнителем. В другое время он, может быть, несмотря ни на что, попробовал бы выскочить вперед и прорваться к «тиграм», но сейчас из той глубины его существа, где пряталась мысль о поездке в Москву и откуда еще недавно поднималось вверх веселье, сочились тревога и неуверенность, которые ослабляли и сдерживали его. «Наше дело телячье», — думал он, глядя на то, как рядом с его машиной рвутся снаряды.