Велько Ковачевич - Молодой лес

— Весна, клянусь, я здоров. Давай еще немного поиграем. Представь себе, что мы только сейчас, в этот момент, увиделись. В сущности, так оно и есть. Скажи, ты хоть немного любишь меня? Я тебя об этом еще не спрашивал.

— Немного. Совсем чуть-чуть. А ты меня?

— Тоже чуть-чуть.

— А я тебя еще меньше.

— С этого момента не разговариваем. Ответь только: я в сознании?

— Нет, раз спрашиваешь…

Я скрестил руки на груди, прикинулся обиженным. Она стала серьезной и перевела взгляд вверх. Так мы молчали несколько секунд. Потом словно что-то толкнуло нас друг к другу. Мы обнялись. Объятие затянулось Весна быстрым движением вырвалась и отскочила в сторону. Я протянул руки, чтобы поймать ее и обнять снова. Она хватала мои руки и клала их мне на грудь. Один раз на секунду прижала их к своей груди. Мне нравилась такая игра. Хотелось, чтобы она не прекращалась. Но девушка, видно, боялась ее.

— Довольно, Бора, теперь ты только мой раненый, а я твой врач. Об остальном надо забыть. Пока не выздоровеешь, должен меня слушаться. Обещай мне это.

Она поставила мне термометр. Я тайком отодвинул руку в сторону, чтобы термометр показал меньше градусов. Когда Весна подошла, чтобы взять его, я снова прижал руку к боку. Термометр послушался меня.

— Хорошо, — произнесла она.

— Я же сказал, что здоров. Сегодня температура немного должна подскочить. Иначе какой я больной. Если бы ты могла постоянно быть возле меня!

— Я буду здесь, поблизости. И буду часто навещать тебя.

— Каждый день?

— Если представится возможность.

— Надо, чтобы так было. Ведь Глухой недалеко.

— Только бы нас никто не застал вдвоем. На всякий случай, если кто неожиданно войдет сюда, делай вид, что я только что вошла к тебе.

— Например, спрошу: «Откуда ты, Весна, появилась?» Или: «Спасибо, Весна, что догадалась навестить меня!»

— Верно, верно. А я бы извинилась, что не располагаю временем, и сразу бы вышла.

— Весна, берегись только, когда приходишь и уходишь. Слушайся во всем Глухого. Ты же видела, он повесил на дверь табличку. При виде такого оружия вряд ли кто решится войти сюда.

— Но на всякий случай надо принять меры.

— Пока Глухой здесь, ничего не бойся.

— Не надо играть с огнем.

— Мы же договорились, как держать себя.

— Да, все в порядке. А что было только что?

— Я забыл. Покажи.

— Нет, нет, Бора… Когда поправишься.

— Чтоб скорее поправился, покажи…

Я ласково привлек девушку к себе, и мы обнялись снова. В этот момент возле двери послышался старческий голос:

— Можно войти? Чего вы заперлись среди бела дня?

— К раненому? Можно, почему бы и нет. Только сначала прочитай, что написано на двери, — Глухой говорил громко, чтобы мы его слышали.

— Смерть оккупантам и здешним предателям…

— Где ты читаешь, старая? — спросил Глухой.

— Лозунг, сынок, над дверью. Везде это пишут.

— Здесь такого нет. Разве не видишь — тиф!

— Какой тиф, бога ради? Все беды на нас. Особенно на него. Как ему, тяжело? А эта болезнь заразная?

— Заразнее некуда!

— Ко мне, старухе, не пристанет. Не бойся. Да и невелика беда, если заболею. Но так и быть, послушаюсь тебя. А как он? Бредит?

— Бредит. А тебе он зачем? Что передать, когда придет в себя?

— Ничего, хочу взглянуть на него. Кто бы подумал — и тиф еще! А еще хотела пожаловаться ему на наш комитет. Я просила дать мне две рамы из дома Сильного…

— Ну и что, не дают?

— Не дают. Сильный построил дом для дочки. Знал, что делает. Они боятся возвращения Сильного.

Весна дрожала всем телом. Она прижалась ко мне, свернувшись в клубок, словно намереваясь одним прыжком выскочить в окно и скрыться где-нибудь на Витуне. И мне казалось, что эта незнакомая старуха видит нас, испытывает нашу совесть, следит за нами. Я обнял Весну, как испуганного ребенка, стараясь успокоить ее.

— Конечно, могли бы тебе, бабушка, дать эти две рамы.

— Могли, сынок. До вчерашнего дня и сами проклинали его. А теперь, добравшись до власти, все забыли. Хотят подлизаться к Сильному и к его дочке. Говорят, может вернуться. Скажи Испанцу, заклинаю тебя, что я приходила. Он меня знает, вместе были на торжестве.

— Скажу, конечно. Жалко, что его свалил тиф.

— В наше время все беды на хороших людей. Прошу тебя, когда ему полегчает, скажи об этих рамах.

— Раз они тебе нужны, бери и без Испанца.

— Эх, если бы это было можно!

— А как у тебя с мебелью? — спросил Глухой.

— Никак… Помоги тебе бог, как ты заботишься о бедняках. О мебели я боюсь и слово сказать. Грубо разговаривают со мной. А сами бьют себя в грудь: все, мол наше, народное. А если оно наше, почему не дают? Добра из этого дома хватило бы на все село. Не знает Испанец, что они там делают. Все ему расскажи. Перестрадала я этой зимой, как никто другой. В моей хатенке ветер гуляет, как в какой пещере.