Велько Ковачевич - Молодой лес

Окончился танец, и рассыпался хоровод. Люди разошлись. Весна затерялась в толпе. Я стоял одинокий и потерянный, не в силах взять себя в руки. Вокруг меня собралась молодежь, как это всегда бывало при торжествах в освобожденных селах. Расспрашивали обо всем: об Испании, о том, что я делал до сегодняшнего дня. Не касались только сегодняшнего дня: большого веселья, танцев, зала. Обходили его далеко-далеко, стараясь ничем не потревожить. Мне это было тяжелее всего: нежелание коснуться сегодняшнего дня только подчеркивало его значение для меня.

Дни идут, и забываются многие военные эпизоды. Война оставляет за собой общую картину, детали которой не могут сохраниться в памяти. Следы войны никогда не обнаружат всего, что таят в себе. У них нет языка, которым они выразили бы то, что в них записано.

Все, что происходило на ратном поприще вчера, сменится сегодня новыми событиями, сегодняшнее сменится завтрашним. И так до бесконечности. Война заметает свои следы, чтобы постоянно не напоминать людям о себе. В памяти остаются только названия ущелий, гор, рек, где ты получил боевое крещение в сражении.

Из бесконечной совокупности военных событий в памяти остаются самые крупные. Они врезаются в сознание людей, чтобы те хранили их для своих страданий.

Из того студеного дня, а их этой зимой было с излишком, у меня, возможно, в памяти не осталось бы ничего, если бы не то происшествие на лесопилке со мной и Весной, которое запомнилось мне ярче всех связанных с войной событий. С той минуты, когда распался хоровод, этот день ежедневно обновляется в моей памяти. Время не властно над ним. Будто и нет войны. Многое из прошлого ушло в забытье. А тот день врезался мне в память, как единственное настоящее и прошлое. Этот день преломляет события, как призма преломляет свет, чтобы я мог ярче осветить каждый момент, пережитый в зале. И даже горькие минуты мне сейчас дороги. Повторится ли он еще, как повторяются другие?

Глухой даже пообещал устроить мне встречу с Весной, но я не решился на это. Я не хотел иной встречи, кроме такой, какая была. Многие тот день забыли, как забыли и другие дни, более значительные. Я боялся, что наша новая встреча будет не такой, хотя первая встреча не принесла ничего, кроме волнений. Мы оба боялись. Это чувствовалось и в наших письмах, которые теперь уже писали мы сами. Наша предполагаемая встреча откладывалась, но тем яснее она нам представлялась. Близкая или далекая, она была некоим образом как бы и уже пережитым прошлым, и продолжающимся настоящим, но передвинутым в будущее. Мы ощущали момент встречи, чувствовали его и то время, которое нас отделяет от нее.

Пока я с таким восторгом мечтал о встрече с Весной, я не мог и предположить, что меня заденет осколок ручной гранаты. Когда раздался взрыв, я почувствовал удар, но боли не ощутил. Мелькнула мысль, что я смогу теперь, наверное, встретиться с Весной. Но я сразу же отбросил эту мысль. Я остался в строю, никому не сказал о ране и продолжал командовать. Когда огонь прекратился, я сел, чтобы взглянуть на раненую ногу. Кровь сочилась из-под колена правой ноги и стекала в ботинок. Рана мне показалась пустяковой. Этот кусочек железа подыскал себе удобное местечко. Боли я не чувствовал, но жажда томила меня. Я отковырял кусок дерна и пососал мокрую траву. Если бы не жажда, я не пошел бы на перевязочный пункт. Но когда попытался подняться, тело меня не послушалось. Я только беспомощно дернулся, но встать не смог.

Хочешь не хочешь, пришлось подчиниться партизанам, которые настаивали, чтобы я пошел в лазарет. По требованиям партизанской медицины небольшие раны и незначительные заболевания не считаются достойными внимания.

К счастью, лазарет был переполнен, в нем не оказалось ни одного свободного места. Более чем на половине кроватей лежало по два человека. Я и не представлял себе, что при первой встрече с медициной меня удивит такое большое число раненых. Но я был даже рад, что для меня там не оказалось места.

Благодаря заботам комиссара, проводившего меня до лазарета, и Глухого, который сразу же высказался против больницы, меня принесли в дом на краю села, возле леса.

Дом этот удивил меня. Он был гораздо меньше дома Сильного, но его внутреннее убранство не уступало тому дому.

Носилки, на которых я лежал, внесли в комнату, поразившую меня своей красотой. Не верилось, что можно еще найти уголок, которого не коснулась война. Комната эта по своему убранству была так далека от войны, как я от мира. Видимо, мне выпало на долю внести сюда запах войны. Меня положили на большую, обтянутую плюшем кушетку. Я вытянулся и раскинул руки, стараясь занять как можно больше места на удобном ложе. Мой взгляд блуждал по комнате, полной ковров и занавесок, по фарфоровым вазам, картинам, по множеству статуэток. Все это было расставлено умело, со вкусом. Другие комнаты этого дома, по словам Глухого, были одна красивее другой. Дом этот принадлежал священнику.