Михаил Горбунов - Долгая нива

Меркулов проснулся ровно в три. С некоторых пор у него укоренилась эта охотничья привычка — просыпаться точно в намеченное с вечера время, — и когда он нащупал в темноте на табуретке фонарик, часы и посветил, оказалось три. Он быстро оделся, осторожно, чтобы не разбудить хозяев, пересек переднюю и все же услышал в горнице тихий вздох Груни. Вышел в сенки — там он с вечера оставил и ружье, и патроны, и завтрак в целлофановом пакете. Открыл наружную дверь и отшатнулся: на крыльцо тихо входил человек. Но Меркулов тут же угадал Анатолия.

— Ну, брат, напугал ты меня…

— Виноват, исправлюсь, — тихо усмехнулся солдат.

— Значит, опаздываем из увольнения?

— А что, раз дневальный спит.

— Спит ли?..

В сарае подсадная недовольно крякнула, но в садок полезла сама, — видать, соскучилась по воде. Меркулов спускался к протоке, и шаги его гулко отдавались в тишине. Тут же внизу чернели лодки, они чернели, увеличенные темнотой, средь россыпи по-весеннему бледных звезд. В первую минуту, когда громыхнула о дно выбранная цепь, зыбко закачался и осел под тяжестью тела тонкий обласок, тихо пошел, неслышно тронутый течением. У Меркулова закружилась голова, поплыло перед глазами. Звезды были в бездонном небе, и звезды были в бездонной воде, и он висел посредине, совершенно утратив ориентировку; он бы, наверное, свалился с неимоверной высоты, если бы вдруг не зацепился глазом за еле различимую полоску берега. Сразу все стало на свое место. «Чудит вселенная», — подумал Меркулов, освоившись, опустил в воду весло, гребнул, сзади запузырилось, и так он долго плыл, стараясь держаться близко к черному, чернее, чем ночь, берегу.

Он вошел в Линево, повернул вправо, напряженно вглядываясь, ища светлое пятно давно поставленного здесь скрадка, и когда нашел, сначала выбросил чучела, а чуть поодаль опустил на дно грузило — слышно стало, как ослаб поводок, — потом посадил крякву. Она крикнула раз-другой — далеко пошел голос по гладкой воде — и тут же зашлепала плоским носом в идущей со дна щучьей траве. Меркулов разогнался, с шумом влетел на пологий берег, лодка твердо стала. Меркулов вышел и затащил ее в кусты, в сухую прибрежную осоку.

Давним, знакомым пахнуло на него, когда он, шурша сухим камышом, вошел в скрадок. Нигде Меркулов так не ощущал своего единства с природой, как в ночных охотничьих скрадках. Протяни руку — она уже не твоя, крикни — канет крик в вечном безмолвии; и весь плывешь в дуновении времени и вращении пространства, пока незаметно для тебя не начнет проступать явь — в коричневых пятнах на воде, в черных тростинках по берегу, в серой полоске над лесом…

…Селезень сел, когда Меркулов уже перестал ждать его, потому что солнце встало, залило огнем воду, все тайное стало явным. А он сел, но, видно, угадал в мертвых глазах чучел страшный обман и, не дойдя до подсадной, взвился с испуганным криком. Меркулов ударил в угон один и второй раз, понял, что промахнулся, но тут сбоку грянул третий выстрел, селезень тяжело, плашмя, с плеском упал на воду у охваченных золотом ветел.

Меркулов повернулся и увидел в подплывающей лодке Николая.

— Ты его, Михалыч, крепко приложил, пух пошел, ну, я добил, чтобы не искать в кустах.

— Говори! — усмехнулся Меркулов.

Голоса их отчетливо стелились по залитой солнцем воде.

Когда Меркулов первый раз увидел Николая с ружьем, мелькнуло в голове: как же он стреляет-то со своей культей? Потом он увидел, как стреляет Николай. Компания охотников подплывала тогда по протоке, возвращаясь с озер, уже столбики были видны, за какие привязывались обласки, и Николай стоял — ждал на зеленом бережку. Дело было осенью, уже день разгорался, охотники перекликались, громко обсуждая разные забавные курьезы, случившиеся с ними во время зори; ружья были разряжены, и все пребывали в том приподнятом настроении, какое бывает после охоты в предвидении законной трапезы и послеобеденного отдыха. И вдруг из-за кустов, из-за мелколесья, которое тянулось до самой Колымани, стремительно налетели два чирка-трескунка, круто взмыли, внезапно увидев людей; Николай успел вложить патроны, вскинул ружье — оно точно легло в раздвоенную культю, — коротко повел два раза и снял обоих, чирки упали чуть ли не в лодки к охотникам.

— Это вам на довесок! — крикнул Николай.

— Ну и ухарь! — не то восхитился, не то позавидовал Павел Иванович. — Ухарь ты, Николай! — повторил он, когда высадились на берег.

— Ну, ухарь! Это у меня ружье убойное, генерал Красноперцев, покойник, подарил. Вот был стрелок, это да!