Михаил Горбунов - Долгая нива

При этих словах как током прошило Меркулова.

— Это не Григорий ли Никитич, случаем?

— Он самый и есть, Григорий Никитич. А вы что, знали его? — оживился Николай.

— Знал, как же, — сдержанно ответил Меркулов.

После обеда, сытного и веселого, когда охотники угомонились и из боковушки донесся распевный храп Павла Ивановича, Меркулов с Николаем вышли, по обыкновению, покурить.

В течение застолья Меркулов несколько раз взглядывал на портрет Николая с орденом Славы, излишне отретушированный, как он отметил, при увеличении — делал это, видимо, человек без вкуса, — и уже был убежден, что существует какая-то связь между этим солдатским орденом и генералом Красноперцевым.

Орден Славы в понимании Меркулова имел большую цену. Самого Меркулова дважды награждали боевыми орденами. Конечно, он попадал в жестокие переделки и в добывании «живого» материала для газеты не раз подвергался смертельной опасности. Но ордена давались ему не за какой-то определенный подвиг, да и вообще, как думал Меркулов, никакого подвига он не совершал, просто приходило время, и по совокупности, что ли, он получал награду.

Солдата награждали не так. За будничное окопное долготерпение его не награждали, а награждали солдата за истинный героизм на поле брани, потому значимость солдатского ордена была для Меркулова непререкаемой.

— Так, стало быть, знали вы Григория Никитича? — начал Николай, легко догадавшись, что Меркулов не зря вышел с ним покурить, и помогая настроить беседу. — А ведь он меня, можно сказать, спас на фронте.

— Спас? — недоверчиво переспросил Меркулов, зная, что в прямом смысле обычно солдаты спасали генералов, но отнюдь не наоборот.

— Дело было! — по привычке рассмеялся Николай.

Тесен мир!

С первых же слов Николая Меркулов вспомнил все. Он вспомнил Альфельд — воспетую Шандором Петефи венгерскую долину, куда вышел 2-й Украинский фронт, пробившись через Трансильванские Альпы. Что стало с этой долиной! Был декабрь, но наступившие неожиданно оттепели отпарили знаменитый венгерский чернозем, и теперь тысячи машин, повозок, орудий месили грязь в разъезженных колеях, пробиваясь к Будапешту и на север — к чехословацкой границе, к Дунаю, к Ипелю и Грону, которые тоже вскрылись, к тому же немцы взорвали плотины, и по рекам шла дурная вода. Но операция, одна из тяжелейших на заключительном этапе войны, развивалась, набирала силу, обстановка была сложной, и случалось так, что кое-где наши войска уже форсировали Ипель, тогда как немецкие солдаты еще блуждали в залитых водой камышах, ища броды.

…Ночью шла машина с боеприпасами из дивизионного пункта боепитания к передовой; тылы из-за распутицы поотстали, да и сверх того дело это неимоверно трудное — насытить боеприпасами наступающие, не жалеющие огня войска. Машина шла с зашторенными подфарниками, ревя на низкой передаче, и когда садилась в грязь по дифер, солдат, везший снаряды, выскакивал из кабины, звал бредущих по дороге пехотинцев:

— Толкнем, братцы, а? Мне к рассвету до передка надо успеть, кровь из носу.

Пехота, чавкая сапогами в грязи и гремя задубелым брезентом плащ-накидок, угрюмо подходила к бортам, упиралась; солдат, звавший пехоту, отчаянно вскрикивал «Взяли!», и машина ревела, выбрасывая из-под скатов грязь, трогалась трудно. «Давай, давай, давай, давай!» — кричал солдат, заходясь на высоком голосе, и вздох облегчения с незлой руганью проходил в темноте, когда машина выкарабкивалась из топи на взлобок и там, тускло светя, поджидала бегущего вслед солдата.

Потом дорога пошла чище, была не так расквашена, она была уже пуста, и солдат подумал, что скоро и передовая, как машина неожиданно стала.

— Чего ты? — спросил солдат водителя. Водитель был в годах, ладони тяжело лежали на руле, подрагивая от усталости; он заглушил мотор, насупившись, всматривался вперед.

— Не видишь чего, — сказал он в непривычной тишине. — Вода.

— Вода, стало быть, — согласился солдат, прислушиваясь к протяжному звуку паводка, идущему из серой предрассветной мглы.

Они вышли из машины. Берег был крут, а внизу угадывались кусты тальника, и там шумела черная, быстро текущая река.

— Вот те хрен, — озадачился солдат. — Стало быть, наши за рекой уже. — Но тут же повеселел, потому что в силу своего солдатского опыта давно убедился, что нет на фронте безвыходных положений и никуда батальон, в который он вез боеприпасы, подеваться не мог и найдется своим чередом. — Переправу искать будем.