Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

Румяный поляк радушно протянул визитную карточку со срезанным углом. Сверчевский извинился: не понимает по–польски. Но успел схватить: Варшава, улица Кошикова. И что–то защемило, заныло внутри…

— Да, да, разумеется, — оживился варшавянин. — Однако я могу немного по–русски. Кончил гимназиум…

Ему не всегда хватало слов, не всегда удавалось совладать с ударениями. Но он чувствовал: человек в защитной гимнастерке готов слушать и слушать.

Представитель варшавской торговой фирмы, побывал в двадцати трех столицах, но лучше своего города, солиднее своего «Веделя» не знает.

«Ведель» — название фирмы — ничего, вероятно, не говорит его уважаемому собеседнику. (Говорило, и очень много. Не столько название, сколько праздничный аромат нарядных магазинов, на вывеске которых неизменно красовался росчерк хозяина: Е. Wedel. От «1» тянулся назад хвостик, подчеркивающий фамилию, исходил запах шоколада…)

Жаль, русский господин никогда не посещал Варшаву. Есть великая радость возвращения в свой город. После каждой поездки он гуляет по Варшаве с сыновьями, Михалом и Юреком; Юрек — по–русски Юрий, ну а Михал… Михаил, — весело подсказал Сверчевский. Вдоль Вислы едут трамваем в Лазанки, идут до площади Сбавителя. По–русски — Спасителя… Он родился на Мокотове. Тогда это была деревня, поле — первый варшавский аэродром. Сейчас на Пулавской, Раковецкой великолепные здания…

Сверчевский сидел, прикрыв глаза.

Этот человек еще сегодня утром дышал воздухом Варшавы, одним воздухом с Хеней. Воздухом его детства.

— Вас утомили мои рассказы… Будем есть ужин…

Перемытов не скупился на вопросы и новые задания.

— Жду вас послезавтра в шестнадцать тридцать.

Приподнявшись, делал пометку в календаре, протягивал для прощания руку.

Иногда ошарашивал:

— С конем вы в ладах. А с автомобилем?.. Прискорбно. С завтрашнего дня начнете занятия.

Сверчевский попробовал сострить:

— Аэроплан пилотировать не придется?

Начальник штаба не принял шутливого тона.

— При первой же оказии обязал бы. Пока же, — Перемытов уставился на него через свои учительские очки, — набросайте предположительно очертания трех укрепленных районов на территории округа. Учтя рельеф, уязвимые в танковом отношении направления, оперативные планы западного соседа. Помните: в тылу у нас Москва — вожделенная цель любого противника…

Сверчевский приучил себя не удивляться неожиданным поручениям. Чем неожиданнее, тем, верилось, будет меньше неожиданностей потом.

— Мысль об УРах, — наставительно продолжал Перемытов, — принадлежит товарищу Тухачевскому. Уж он–то знает западный театр. Постараемся не дать повода для упреков в шапкозакидательстве…

После очередного доклада Перемытов удовлетворенно распорядился:

— Завтра повторите этот обзор перед командирами штаба, добавив, естественно, фактов. Потом — дату уточню — в политуправлении.

На штабных совещаниях Сверчевский избегал принятых терминов «возможный враг», «вероятный неприятель», «потенциальный противник» и предпочитал нейтральное: армия Польши.

Осваивая чужую страну, человек приближается к ней. Даже если отвергает ее строй, лидеров, политику.

Польша никогда не была для Сверчевского чужим берегом.

Он признавал оправданность штабной терминологии. Но в подсознании ли, в душе не мирился с перспективой когда–либо отбросить «вероятный», «потенциальный», «возможный»…

Как–то Перемытов озадачил его вопросом:

— Кажется ли вам нормальным, что наши красноармейцы, командиры в частях имеют самое приблизительное представление о польской армии, о жолнеже?

— Что делать?

— Использовать окружную «Красноармейскую правду». Не сочтите за труд, свяжитесь с редакцией. Но помните, пожалуйста, ни малейшего шовинистического душка. Не по умыслу могут. Увлекутся…

В редакции, несмотря на гимнастерки и буденовки, воинской дисциплиной не пахло. Сотрудник посылал начальника отдела туда–то, тот сам направлял его по указанному адресу. Молодые поэты–смоляне читали стихи под пулеметный стрекот пишущей машинки…

Сверчевского за глаза величали «наш лысак», в глаза — Каркарычем. Краснопольский, ответственный секретарь редакции, отводил специальную колонку его сообщениям о Польше и польской армии.

— Как подписать? — обратился он к Сверчевскому.

— «От нашего лыскора».

— От вас ничего не утаишь.

— Служба такая.

Заметки Сверчевского вызвали письма из частей.