Эмиль Кардин - Сколько длятся полвека?

Перед Сверчевским туманно вырисовывалась Польша — до боли близкая и до горечи чужая. Санационная Польша, запутавшаяся в паутине политических интриг, коррупции, сплетении классовых и национальных противоречий.

Что являла собой эта страна, бурно отмечавшая десятилетие независимости после почти 125 лет порабощения, воссоединенная после разделов между Гогенцоллернами, Габсбургами и Романовыми, слывшая теперь сателлитом Франции, враждовавшая почти со всеми соседями — Германией и Советским Союзом, Литвой и Чехословакией? Чем стала Польша, где каждый третий не был поляком, а каждый четвертый был неграмотен, где две трети населения жило в деревне, где росли цены на сельскохозяйственную продукцию, но, невзирая на это, за последние три года эмигрировало полмнллиона крестьян? Население городов замерло на одной точке, неумолимо свидетельствуя о незначительности промышленного развития.

Два года назад маршал Пилсудский захватил власть, совершив государственный переворот и начав борьбу с оппозиционным сеймом. Объявил новые выборы и получил менее трети голосов.

Еще разносились отзвуки выстрела на варшавском вокзале, сразившего советского полпреда Петра Войкова. (Убийца, белогвардеец Каверда, был осужден на пожизненное заключение, тот же суд ходатайствовал о смягчении приговора, но президент отклонил ходатайство…)

В армии польской живая мысль думающего офицерства, чаще всего артиллеристов, наталкивалась на шляхетскую косность легионеров, разбивалась о тупое хамство вахмистров. Нашелся даже польский Пришибеев, который — об этом сообщала пресса — заставил провинившегося улана подмести коридор зубной щеткой.

Знал он, Сверчевский, эту страну или нет? В состоянии из мозаики разнокалиберных фактов сложить цельную картину?

Наступал миг, и облегченно казалось: порог неизвестного — позади. Сверчевский садился за стол, быстро, без помарок набрасывал справку.

Но раздавался телефонный звонок из Плещеницы. Он отправлялся в штаб погранотряда, слушал показания перебежчика, который, похоже, преувеличивает свою осведомленность.

Сколько воды утечет, пока удастся установить: это доподлинно перебежчик, а не разведчик, засланпый, чтобы дезориентировать наших штабников, в том числе его, Сверчевского.

В поле зрения пограничников хутора «Кресов всходних» [12] «Кресами всходними» в официальной польской литературе именовались Западная Белоруссия и часть Западной Украины. доты под безобидными избами, полоса, просматриваемая с вышки. Ну, немного дальше.

Он тоже готов подняться на вышку, посидеть с биноклем, занести на свою двухверстку дот, замаскированный сараем (еще вчера не было сарая; за кого вы нас держите, панове? Или нарочно дурачите?..). Надо проникнуть в не просматриваемое ни простым глазом, ни цейсовским биноклем.

Перемытов неустанно нажимал:

— Двигайтесь в глубину. Бой на границе — шахматный дебют. Партия — впереди.

Он двигался. Бывало — ощупью, бывало — опираясь на полученные сведения, недоверчиво прощупывая их. Иногда останавливался перед глухой стеной неведения, а то, вдруг прозрев, скачком преодолевал преграду. И застывал перед новой, рылся в таблицах, перечитывал газеты, листал свои папки.

Он знал: по ту сторону границы с не меньшей пристальностью изучают нашу армию, округ, смоленский штаб.

Он установил наконец фамилию польского штабиста, который занимался этим в Белостоке. Имелся плохонький снимок в старой «Польска збройна»: молодые офицеры на встрече с ветеранами кампании 1920 года. Среди них и тот, что сейчас в Белостоке. Родом он из Жешувского воеводства, из помещичьей, кажется, семьи. Ныне, майор, две дочери. По служебной аттестации, деловит, вдумчив, непьющ, азартный картежник.

Возвращаясь однажды после приграничной рекогносцировки, Сверчевский сел в экспресс с белыми эмалированными табличками «Негорелое — Маньчжурия». (На станционной арке в Негорелом сквозь паровозный дым пламенела надпись: «Коммунизм сметет все границы».) Нравились ему коричневые международные вагоны; снаружи деревянные панели до окон, внутри — мягкие дорожки, малиновый бархат диванных спинок.

Среди пассажиров преобладали иностранцы. Нашим командирам разрешалось ездить международным, сняв знаки различия.

Сосед по двухместному купе — рослый, полноватый поляк с чисто выбритыми румяными щеками, с пестрым галстуком, обручальным кольцом. (Значит, там мужчины, как и некогда, носят обручальные кольца. Отметив это, Сверчевский признался себе, что не ради тишины, чистоты и скорости предпочитает экспресс, — безотчетно надеялся встретить кого–нибудь оттуда. Эта надежда безотносительна к делу, которым он изо дня в день занимался.)