Матэ Залка - Рассказы

Они отправились. Рассветало. В поле никого не было. Со стороны Марамароша глухо грохотали пушки,

— Где же он? — спросил Василий.

Иван, дрожа, остановился.

— Там, там, за копной, в канаве.

Василий колебался, но, взяв себя в руки, решительно направился к копне. Раздвинул лопух. Иван, осмелев, приблизился. Тело лежало в канаве навзничь, как-то странно скрючившись. На лбу трупа зияла страшная рана. Молча, они стали раздевать мертвеца. Стянули ботинки, гетры. Василий критически оглядел порванные брюки, но решил, что их можно еще зашить. Сняли пиджак.

— Ботинки отдадим Анице.

Иван согласился. Аница была его сестра.

Когда приподняли жилетку, оба заметили часы. Оба промолчали. Каждый рассчитывал на то, что другой не видел.

— Штаны мои, — сказал Василий.

— А жилетку дай мне, — попросил Иван.

Стало совсем светло. Они торопились. Василий хрипло выдавил:

— Карманы осмотрим потом.

Запрятали под свитки снятые с трупа вещи и отправились в деревню. Шли быстро, боясь с кем-нибудь встретиться. Каждый думал о своих планах. Иван хотел заполучить пиджак и с болью думал о том, что часы ему не достанутся. Он знал Василия. «Ну, наплевать, — подумал он. — И пиджак не худо». Он тайком наблюдал за Василием.

— Ну, и гнусное дело, — в раздумье произнес Василий и содрогнулся. — Страшное дело!

Вид изуродованного трупа преследовал его.

— Побей бог того, кто это выдумал, — пробормотал Иван.

Оба чувствовали, что совершили большой грех, но алчность завладела ими. Василий думал о том, каким хорошим подарком будут для Аницы ботинки и как он станет щеголять при часах зимой на вечеринках.

Проходя мимо дорожного распятия, они забыли перекреститься. Иван старался поддерживать разговор.

— А ведь наш поп говорил, что война нужна.

— Э, чего там поп! — с досадой оборвал Василий. — Они только потому так говорят, что им все равно не идти на войну. Подлецы! — зло добавил он.

Иван покачал головой и косо посмотрел на Василия. Он подумал, что, не будь у Василия такого хозяйства, не следовало бы Анице выходить за него, потому что Василий никогда не был смирным человеком.

Я долго не встречался с Шандором Поньей. Я даже не знал, где он. Дорожная случайность столкнула нас. Один из моих спутников сообщил мне, что в соседнем вагоне едет мой земляк, страстный шахматист и к тому же интересный человек. Я заинтересовался и пошел знакомиться. Его фамилия сейчас же напомнила мне все.

— Погодите! Вы из Березовки.

— Да. Я провел плен в Березовке.

— Вы тот… немой? Верно?

Лицо Шандора Поньи залила краска, однако он дружески улыбнулся.

Понья был высокого роста, сухой, с иссиня-выбритым лицом, черными глубокими глазами и седеющей головой. От правого уха до середины лба проходил глубокий шрам.

— Таким я вас и представлял, — сказал я. — Я знаю кое-что о вашей истории, но, по правде сказать, думал, что после гражданской войны вы уехали из Советского Союза. Вы как-то исчезли… Чем вы занимаетесь теперь?

— Профессорствую.

— Можно узнать, где именно?

Понья назвал большой сибирский город, где он был ректором Академии коммунистического воспитания. Гражданскую войну он закончил в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Он был под Спасском, под Волочаевкой и при взятии Хабаровска, — тогда при нем еще находилось несколько сот старых, испытанных бойцов, партизан-интернациоиалистов.

Мы вошли в вагон-ресторан. Было пусто и тихо, как бывает обычно между обедом и ужином. Это располагало к беседе.

Понья не заставил себя упрашивать.

— Законы катастрофы — неожиданность и бесповоротность. Это неумолимый факт, который нельзя ни объяснить, ни исправить. С тех пор я пережил очень много. Прошел через теснину множества опасностей. Но той катастрофической быстроты, с какой я попал в русский плен, я не забуду никогда.

Наш батальон прошел малоизвестный лесной участок. Это был пахнущий смолою волынский густой перелесок. Я был тогда, в двадцать лет, командиром роты, в чине лейтенанта. За моей спиной была уже двухлетняя фронтовая служба. Я относился к войне спокойно. Знаете, мне даже иногда нравилось чувствовать, что за мной хорошо слаженная, непугливая рота. И проходить с ней незнакомый лес не представляло ничего особенного. Я, конечно, понятия не имел о том, что в шестнадцатом году венгерский солдат уже давно потерял наивность солдата четырнадцатого года. Я был молодым, немножко влюбленным в себя, крепким крестьянским парнем, но оставался лейтенантом, перед которым солдат строил веселую гримасу. Фронтовые «старички» говорили об опасностях с лихим презрением.