Сергей Вашенцев - Путь-дорога фронтовая

— Кто же его спас?

— Матросы подскочили на катере. Выхватили. Обер-лейтенанта убили.

— Значит, поспели все-таки, не забыли?

— Поспели в самый момент, когда вешать собирались.

— Разве вешать его хотели?

— Хотели. Петлю уже на шею накинули.

— Откуда же ты все так знаешь?

— Знаю.

— Может, еще скажешь, что это ты сам и был? — обернувшись от окна, сварливым тоном крикнул старичок, явно раздосадованный, что кто-то знает больше его об этом случае.

— Возможно, я и был, — кротко улыбнувшись, сказал больной и пошел к выходу.

Старичок даже привскочил от неожиданности. Мешок плотника повалился на пол. Плотник стоял, протянув руки вперед, словно собираясь удержать уходившего пассажира. Все вдруг пришли в движение. Люди, до того времени безразлично слушавшие перепалку старика с больным, поднимались с мест, протискивались вперед, слышались удивленные возгласы. Кто-то припомнил, что видел на гимнастерке у больного орден. Кто-то сказал, что у него такой измученный вид, как будто его действительно пытали. На глазах легенда становилась жизнью. Всем хотелось взглянуть на тщедушного болезненного человека в ватнике и ушанке, с трудом пробиравшегося к выходу.

Пассажир уже скрылся за дверью, а люди все еще стояли окаменев, словно еще чего-то ждали.

Первым опомнился старичок.

— Что же это такое?! — воскликнул он растерянно. — Как же это я с ним так… Может, он самый настоящий герой и есть. А мы к нему без уважения…

Он засуетился, нахлобучил на голову шапку и стал быстро проталкиваться к выходу.

Но, когда он выскочил на перрон, пассажир уже затерялся в вокзальной толпе.

1942–1943

Огарок свечи. Закопченные стены хаты. Связист, монотонно повторяющий позывные. Склонившаяся над картой седая голова майора. Несколько приткнувшихся в углу на соломе фигур. Сладок минутный сон! За окном гул артиллерии, разрывы снарядов, сухой треск пулеметов. Кажется, что все это близко, почти рядом: ночь приближает звуки.

Майора вызывают к телефону, он берет трубку, что-то приказывает, говорит иносказательно, называя вещи другими именами. Он говорит; «хозяйство» Иванова, «хозяйство» Степченко. И рисуются роты, взводы, батареи, сейчас они будут что-то делать, куда-то двигаться в эту темную, хоть глаз выколи, ночь… Но все идет своим чередом, «хозяйства» знают, куда им двигаться, они найдут свои места и будут делать то, что им приказано. Майор передает трубку связисту и опять склоняется над картой. Потом оборачивается ко мне:

— Не спите?

— Не спится.

— Хотите пойти со мной?

— Охотно.

Мы выходим из хаты. Майор идет первым, я — за ним. Он шагает так уверенно, как будто все здесь хорошо известно ему, хотя деревня занята только сегодня утром.

На горизонте пожар. Видно большое зарево.

— Сильно горит!

— Жгут! — говорит майор.

— Вы думаете, собираются отступать?

— Нет, без боя они не отойдут. Там у них крепкий узел.

— Почему же жгут?

— А почему жгли эту деревню? — отвечает он вопросом на вопрос. — Неприятель — всегда неприятель. Он воюет не только с солдатами, но и с мирным населением. Дико как будто, но факт. Самое страшное, когда гибнут дети.

В словах майора мне почудился скрытый смысл. Он говорил возбужденно, громко, словно отводил душу,

— Кто идет? — послышалось из темноты. Майор сказал пароль. Нас пропустили дальше. Конец деревни. Мы шагаем по полю, окутанному

мглой. Над головой звенит самолет. Чей? Наш или немецкий? По звуку как будто немец. Наверно, разведчик. Самолет уходит. Кажется, что замирает вдали басовая струна. Справа назойливо бьет пулемет. Неужели что-нибудь можно увидеть в такую темень? А сколько звуков доносит ночь? Снаряды шумливо пролетают в вышине, как стаи уток. Тарахтенье колес, гул моторов, лязг гусениц, всплески далеких разрывов. И еще какие-то необъяснимые в этом непроглядном мраке шумы — шелест, шорох, шуршанье. Ветерок запутался в подсолнухах, мимо которых мы идем, треплет их и тоже «вносит свой вклад» в дисгармонию войны.

Здесь нет покоя. Все движется, катится, идет, ползет, шлепает. Накрапывает дождь.

Как странно думать, что в этих местах я когда-то был. Кажется, что прошло много, много лет. Но это было совсем недавно. Всего два года назад. Вспоминается такая же ночь, но страшная, гнетущая, угрожающая. Может быть, та же самая деревушка или другая, но где-то здесь, поблизости, грохот немецких танков, обходящих ее. Было тогда такое чувство, как будто тебя замуровывают, кладут кирпич за кирпичом, и перед тобой растет стена, и тебе нельзя спастись. Остается узенькое отверстие. Неужели можно в него пролезть? Нет! Нет! Но ты сжимаешься, ползешь, ты измят, исцарапан, напрягаешь все силы, хочешь раздвинуть кирпичи. Раздвинуть кирпичи? Отчаяние охватывает тебя. Ты не сдаешься, пробиваешься, протискиваешься, ты спасен. И видишь, как за тобой сдвигается каменная щель… В ту страшную ночь мы чудом выбрались из танкового кольца, оно замкнулось позади нас. Нас было пятеро военных журналистов, командированных в передовые части и чуть не попавших в окружение. Это произошло между Полтавой и Валками.