Эллио Витторини - Люди и нелюди

— Но к чему такая спешка? Мы потеряли убитыми куда больше, чем вы. И все-таки мы не спешим. Куда нам спешить? Правосудие не должно спешить.

Пипино обратился к своему начальнику канцелярии:

— Что вы скажете об этом? Ведь верно, правосудие не должно спешить?

— Вопрос в другом, — сказал человечек.

— В чем же? — спросил Джузеппе-Мария.

— Прошу вас, — сказал Клемм. — Зачем нам нужны вопросы?

Было без четверти четыре. Он снял с руки часы и положил их на стол рядом с перчатками, брошенными раньше.

— В семнадцать тридцать, — сказал он, — я должен быть уже в Сан-Витторе.

Джузеппе-Мария подмигнул человечку:

— Видишь, в чем вопрос? — Потом он взглянул на Пипино: — Правосудие имеет право и поспешить.

Пипино, однако, сумел сказать, чего он не хочет. Он не хочет брать на себя ответственность за передачу людей в руки карательного взвода. Эту ответственность несет трибунал. А разве он трибунал? Никакой он не трибунал.

Джузеппе-Мария сказал:

— И ты все еще утверждаешь, что не горячишься?

— Ничего я не утверждаю, — крикнул Пипино. — И совсем не горячусь.

В пять минут пятого он уже не знал, что говорить, и в сердцах крикнул человечку:

— А вы, вы почему ничего не скажете?

Джузеппе-Мария успокоил его, заявив, что незачем выдавать самых важных заключенных.

— Как так? — воскликнул Пипино.

— Они у тебя не спрашивают о личностях, — сказал Джузеппе-Мария. — Они просят у тебя столько-то голов, больше ничего.

— Можно выдать им рабочих?

— Разумеется. Мы можем дать им одних рабочих.

Эта идея — передать в руки карательного взвода одних рабочих — показалась Пипино весьма ободряющей, чуть ли не спасительной. Человечек тоже, видимо, нашел ее весьма ценной. Все-таки наименьшее из зол. Он заботливо высморкал длинный нос. Джузеппе-Мария засмеялся. Согласие было достигнуто.

— Половину мы возьмем из забастовщиков, — сказал капитан Клемм, — половину из политических.

— Займитесь этим вы с комиссаром, — сказал Пипино. — Только сами, только сами! — Потом он добавил: — И не смейте мне трогать интеллигентов!

— У Пипино слабость к интеллигенции, — сказал Джузеппе-Мария.

— Я хотел сказать, людей свободных профессий.

— У Пипино слабость к свободным профессиям.

— Любую слабость можно понять, — сказал Клемм.

— Дело не в этом, — сказал Пипино. — Но когда тронешь кого-нибудь более или менее известного — держись! Разговоров не оберешься.

— Пипино всегда боится разговоров.

— Я не говорю, что боюсь. Я только говорю, что не хочу лишних историй. Пусть со свободными профессиями имеют дело трибуналы.

Было четверть пятого. Клемм продиктовал человечку декларацию о принятии партии заложников, которую ему предстояло подписать. Продиктовал цифру: сто десять.

— Сто десять? — переспросил человечек, оторвавшись от бумаги. — Почему сто десять?

— Значит, — сказал Джузеппе-Мария, — немцев было одиннадцать.

— Немцев было девять, — сказал человечек.

На лбу у него выступил пот, а Пипино в кресле снова закрыл лицо руками.

— Оу-у! — снова зевнул он с подвывом.

— Было еще две собаки, — сказал Клемм. — Одна вчера вечером, лучший дог в гестапо, и одна сегодня утром — моя Грета.

Джузеппе-Мария сказал:

— Но ведь человека, который убил собаку сегодня утром, задержали. Разве его не задержали?

— Я с ним скоро повидаюсь, — сказал Клемм.

— Что это за человек? — спросил Пипино.

— Ну, он-то не интеллигент, — сказал Джузеппе-Мария.

У человечка вспотел нос.

— А кто он? Ты его видел?

— Он? Бродячий торговец.

— Коммерсант?

— Бродячий торговец!

Человечек вытер платком пот со лба.

— Это даже вне ваших правил, — сказал он.

— И все-таки… — сказал Джузеппе-Мария.

Человечек повернулся к нему:

— Что все-таки?

Пять минут они пререкались, человечек и Джузеппе-Мария, и голоса их становились все громче.

— Дорогой мой, — сказал Джузеппе-Мария, — но ведь вам все равно некуда девать заключенных.

Вмещался Пипиио:

— Ну ладно. Уступите половину, и все. Сто человек: «Кругом — бегом!», и конец разговору. — Он обратился к Клемму: — Идет?

Клемм улыбнулся. Согласие снова было достигнуто. Однако человечек засеменил прочь — маленький, щуплый, но словно несущий перед собой тучный живот толстяка, — и вышел вон из комнаты. Декларацию дописал под диктовку Клемма Джузеппе-Мария.

— О-у-у! — взвыл Пипино.

Он опять зевнул и опять спрятал лицо в ладони. Казалось, он задремал. Клемм надел часы на руку и сказал: